Слишком поздно этот факт стал для меня очевидным
Захар ГЕЛЬМАН, Реховот
И ведь мы много общались, беседовали на разные темы. Тем не менее до смерти папы частых наших диалогов не припомню. Обычно я обсуждал какие-то темы вместе с мамой и папой. Чаще всего вечером, после трудовых буден, планируя будущие свершения.
В некотором смысле родители в моем сознании никак не разделялись. Хотя мама работала в поликлинике на двух ставках и на ведение домашнего хозяйства времени у нее не оставалось. Она была участковым врачом. Вела прием больных, ходила по вызовам. Ей часто звонили пациенты домой. Конечно, она очень уставала.
После смерти ее мамы, моей бабушки, домашние обязанности принял на себя папа. Он уходил на работу позже мамы и каждое утро успевал готовить для всех нас завтрак, и, конечно же, никогда не забывал положить в мамину сумку пакет с едой. Но случалось, что снедь оставалась нетронутой из-за недостатка времени, и мамин ужин после ее рабочего дня оказывался одновременно и обедом. Такое нездоровое расписание приема пищи и распорядка дня вообще, длившееся годами, не могло не отразиться на здоровье. Сказалось и постоянное недоедание в детстве, которое пришлось на лихолетье Гражданской войны и чудовищный голод в Украине в начале 30-х годов.
Если не ошибаюсь, мне было лет шесть, то есть школьником я еще стать не успел, когда мама попала в больницу с воспалением желчного пузыря. Операцию по его удалению делал знаменитый хирург, доктор медицинских наук Всеволод Эрастович Салищев (1886—1960), вскоре получивший звание заслуженного деятеля науки. Отлично помню, как при посещении мамы в больничной палате уже после операции, я дарил Всеволоду Эрастовичу цветы. Мама все еще лежала на больничной койке, папа стоял позади меня, а Салищев, передав цветы кому-то из пришедших с ним коллег, поднял меня на руки.
КРЕСТЬЯНСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ В ТЕ ВРЕМЕНА ОТКРЫВАЛО ДВЕРИ
Мама происходила из очень бедной семьи украинских евреев. Место рождения — местечко Зиньков, до конца апреля 1954 года входившее в область, именовавшуюся Каменец-Подольской. Позже Зиньков, в котором после Второй мировой войны почти не осталось евреев, вошел в Хмельницкую область.
Мой дед по маме, Трейберман Зусь Иосифович, имел местечковое прозвище Зейде, в переводе с идиша «дед». В местечках прозвище почти равнялось имени. Вероятно, поэтому у его четверых дочерей отчество, записанное в документах, разнилось от Зейдовны и Зусевны до Захаровны.
Девичья фамилия бабушки — Гольдшмидт. Она была совершенно неграмотной, не умела ни читать, ни писать не на одном языке. Говорила, что в школе обучалась только один день и могла произвести три буквы еврейского алфавита: алэф, бэт, гимэл. Бабушка точно не знала окончание своей фамилии. Возможно, в документах царской России фамилия писалась как Гольдшмитт, или Гольдшмид. Но известно, что моя бабушка Марьям Гершковна Трейберман до того, как вышла замуж за деда, жила в деревне, работала на земле и считалась крестьянкой. Этот факт, довольно редкий для евреев (обычно нас записывали в мещанское сословие), сыграл важную роль, когда к власти в России пришли большевики, ибо помог моей маме получить высшее медицинское образование и вступить в партию. Понятно, какую!
К моей маме все обращались как к Зое Захаровне. Хотя по документам она была Соя Захаровна. Почему Соя? Ведь такого еврейского имени нет. Об этом я однажды спросил маму. Ее ответ меня потряс. Она уверенно сказала:
«Вероятно, тогда сажали сою, вот меня так и назвали».
Немалая путаница с годом и днем рождения мамы. В паспорте значился 1914 год. Но и у ее старшей сестры Веры, единственной оставшейся в живых (потому что до войны переехала в Москву) значился тот же год. Разнились только месяцы. Однажды я спросил бабушку: «Когда родилась мама?» Ее ответ я не мог не запомнить: «Когда цвела капуста».
Еврейское имя тети — Эйди. Все ее знали как Веру Захаровну. Хотя в одних документах она писалась как Эйди Зейдовна, в других как Вера Зусевна и Вера Захаровна.
Мама, бабушка и тетя Вера часто разговаривали друг с другом на языке идиш. Папа говорил с мамой на идише очень редко. Помню только один случай, когда при мне они обсуждали что-то, не предназначенное для детских ушей. У папы был литовско-белорусский акцент в идише, у мамы, бабушки и всех родственников по их линии – украинский. Папе почему-то были смешны некоторые слова, произносимые с украинским акцентом. Замечу, что никогда не слышал, чтобы папа говорил на идише со своими братьями и сестрами. И это при том, что папа, который был намного старше мамы, в отличие от нее закончил хедер (еврейскую начальную школу) и на идише мог читать и писать.
Обращу также внимание, что двоюродным братом папы был видный поэт и критик на языке идиш Наум (Нохим) Моисеевич Фридман (1907–1976), который много и плодотворно работал в Еврейской автономной области в газете «Биробиджанер штерн». Его родная сестра Гита Моисеевна Берлин (урожденная Фридман), проживавшая с семьей в Подмосковье на станции Перловка, часто гостила в нашей семье. Моя бабушка по папе Шифра Мордуховна Фридман приходилась тете Гите и дяде Науму родной тетей.
Мой дед по маме Зейде, как и его жена, моя бабушка Марьям, тоже крестьянствовал, но скорее был земледельцем, потому что скотину семья не держала. Еще он рыбачил. Скорее всего, по-любительски, потому что деньги в семье водились редко. И потом деда еще до женитьбы призвали армию в 1904 году, накануне русско-японской войны. Бабушка рассказывала, что он служил на Амуре, где возводились укрепления. (Она называла их «стенами»).
С началом Первой мировой войны деда снова призвали в армию. Причем, не только его, старшего из трех братьев, но и двоих младших. Все трое воевали, как говорили тогда, не жалея живота своего, и были награждены. К месту будет заметить, что в 1914 году в Российской империи жили 5,25 млн. евреев – 3,1% населения страны. Несмотря на совершенно бесправное положение (проживание только в черте оседлости, ограничение в праве получения образования, запрет покупать землю, работать на предприятиях, невозможность получения воинских званий и многие другие ущемления и притеснения) в Первую мировую войну в русской армии служили 500 тыс. евреев. То есть почти 10% и исключительно в звании рядовых. Против них сражались 275 тысяч их соплеменников-единоверцев в австро-венгерской и 100 тысяч в германской армиях. В этих армиях в тогдашние времена евреи служили на офицерских должностях и имели не только офицерские, но даже генеральские звания. На полях сражений Первой мировой погибли более 100 тысяч русских солдат-евреев, более 200 тысяч получили ранения.
ДЯДЯ АНДРЕЙ – «ВТОРОЙ ОТЕЦ» МАМЫ
Мой дед, вероятно, в конце войны попал в германский плен и смог вернуться домой только через семь лет. Средний брат отца, мой двоюродный дед, Хиль, погиб. Когда эта весть дошла до Зинькова, их отец, мой прадед Иосиф, повесился на задворках своего дома. Младший двоюродный дед, Аврум, на фронте получил тяжелое ранение. В госпитале близко сошелся с лечивший его врачом, русской женщиной Ксенией Григорьевной Руденко и женился на ней. Тогда же Аврум поменял свою фамилию, имя и отчество. Я его знал уже как Андрея Осиповича Трилесского.
Для нас он был дядя Андрей (так его звала мама, а вслед за ней и мы, хотя он, конечно, в родственном отношении был для нас двоюродным дедом). Опять же ни он, ни его братья образования получить не смогли. Но дядя Андрей немало времени отдал самообразованию и вполне мог считаться самым образованным из маминых родственников. Он и его супруга сыграли огромную роль в жизни моей мамы. Особенно в плане получения ею высшего медицинского образования в Курском медицинском институте. И это после окончания мамой украинской школы и поначалу не блестящего владения русским языком. Помню, когда летом 1965 года, дядя Андрей серьезно заболел, тетя Сеня (так мы называли его жену) сообщила маме в телеграмме: «Отцу плохо. Срочно приезжай!» И мама приехала и участвовала в похоронах.
Не исключено, что какое-то время дядя Андрей жил с женой в Киеве. Потому что именно в украинской столице 9 августа 1925 года родился их единственный сын Борис. Сведения о месте и годе его рождения я нашел на сайте «Память народа», посвященном участникам Великой Отечественной войны. Там указано, что Борис Андреевич Трилесский был призван 7 января 1943 года. Мне точно известно, что он учился в военном училище и попал на фронт в звании младшего лейтенанта. Дослужился до капитана. Фактически Борис Андреевич –мой двоюродный дядя. Но о нем я только слышал, но никогда не видел.
Могу предположить, что в начале 30-х гг. дядя Андрей с семьей переехал в город Рыльск Курской области. В этом провинциальном городке вместе с мамой, сестрами и няней, ухаживавшей за старшей сестрой-инвалидом детства, мы прожили один из летних месяцев 1959 года. Навсегда запечатлелся в памяти адрес, по которому тогда жил дядя Андрей – улица Луначарского 13. Из-за недостатка спальных мест в доме из двух комнат и кухни, мне, шестикласснику, для ночлега соорудили самодельный матрац, набитый не то листьями, не то сеном.
Моим товарищем стал соседский паренек, годом старше меня, отец которого в войну состоял помощником командира партизанского отряда, имевшего базу в лесах в районе реки Сейм. В год нашего пребывания в Рыльске его отец занимал пост заместителя председателя местного горсовета. Фамилию парня помню точно – Обыденный. Звали его, кажется, Виктор. Благодаря ему смог познакомиться с маленьким старинным провинциальным городком.
Навсегда осталось в памяти тогдашнее «удобство на улице», которым приходилось пользоваться при отправлении естественных нужд. В том туалете прогнивший пол так шатался, что одно неосторожное движение могло привести к весьма нежелательным последствиям.
Во внешность дяди Андрея с первого же дня общения я всматривался особенно внимательно. Дело в том, что я никогда не видел ни одной фотографии родного деда по маминой линии. Тетя Вера, которую я знал сызмальства, была похожа на свою маму, мою бабушку. В чертах лица мамы и бабушки общего просматривалось немного. А вот во внешности мамы и дяди Андрея общие черты подмечались. «Значит, мама похожа на отца, моего деда?» – предполагал я. Но ответить на поставленный самому себе вопрос я так и не мог. Хотя надеялся увидеть в дяде Андрее и маме черты своего замученного украинскими приспешниками нацистов деда. Вместе с дедом погибли мои тети, двоюродные братья и практически все родственники по маминой линии.
1 of 14
Родители в Ленинграде в туристической поездке. Стоят в конце справа. Мама с сумкой в левой руке
Мама – студентка Курского медицинского института. Примерно 1937 год
Мама с подругами-студентками. Примерно 1938 год
Мама – врач в военном госпитале. В середине в последнем ряду. 1942 год
Мама на курорте. Ее обнимает папина сестра тетя Маня. По профессии тоже врач. На фронте подполковник медицинской службы. 1965 год
Мама – врач в пионерском лагере. 1955 год
Мама и бабушка. Измайлово, 1960 год
Моя бабушка Марьям Гершковна Трейберман (урожденная Гольдшмидт)
Мама на собрании в поликлинике. Примерно 1963 год
Семейный снимок. Стоят мама, папа, Шурочка, папина дочь от погибшей первой жены. Папа держит на руках младшую сестру Розалию (Инну). Сижу я и Вита
Я в пионерском лагере, в котором мама работала врачом. Примерно год 1952. Галстук мне нацепили "для красоты". Тогда до пионера я не дорос
Мама с подругой работает врачом в доме отдыха
Мама примерно в 1991 году
Фото семьи моего папы. Слева в первом нижнем ряду – дядя Лева, младший брат папы, далее тетя Лена, младшая сестра папы. Между ними мой дед Янкель Беркович Гельман. Далее моя бабушка Шифра Мордуховна Гельман (урожденная Фридман). Сидит или стоит второй справа самый старший из детей – дядя Наум. Крайний справа – мой папа с книгой на коленях в форме учащегося реального училища. Слева сидит с руками, скрещенными на груди, – старшая из сестер тетя Циля. За ней стоит тетя Маня. Между дедушкой и бабушкой стоит старший брат папы дядя Абрам. Он в форме учащегося Виленского среднего химико-технологического училища. Мозырь. 1912 или 1913 год
СПАССЯ ТОЛЬКО ОДИН!
В Каменец-Подольской области проживало много родни по маме. В нацистскую оккупацию в живых остался один единственный родственник –дядя Гриша. На идише его звали Гирш. Его полные имя, отчество и фамилия Григорий Федорович Гитман. Наверняка, в «Федоровича» было переиначено идишское имя его отца. Так, только после кончины уже в Израиле своего тестя Исаака Федоровича Чернина (1933-2018), я узнал, что, на самом деле, его отца звали Файвл.
Дяде Грише в 1941 году было девять лет. Убийцы-шуцманы везли всю семью на расстрел. Как рассказывала мне бабушка, мать Гриши успела сбросить его с подводы, в надежде, что хотя бы он спасется. И он остался в живых, хотя несколько раз был на краю гибели. По своей детской наивности мальчик пытался вернуться в родное местечко. Там местные хлопцы, узнав его, бежали за ним, закидывая камнями и крича: «Жиденка ловите!». И поймали! Его бросили в какой-то подвал, где евреи и местные коммунисты ожидали расстрела. Там в стене обнаружилась дыра, которую обреченные люди, ломая ногти и зубы, расширили, чтобы девятилетний ребенок смог выбраться и уйти от смерти. Потом его прятала какая-то бесстрашная одинокая пожилая украинка. Всю жизнь дядя Гриша был ей благодарен. Никогда не забывал, высылал подарки, деньги, навещал.
Когда Украину освободили, двоюродный брат мамы, дядя Леня (Лейзер Исаакович Драхлер), гвардии капитан, вернувшись с фронта, нашел Гришу и взял его под свою опеку. Опеку осуществляли все московские родственники, в том числе мы и дядя Лева, Леонид Исаакович (Липе Береб Ицхок) Розенблит, двоюродный брат мамы, который, как и тетя Вера, перебрался в Москву еще в 30-е годы.
Интересно, что дядя Лева рассказал мне, что прозвище наших зиньковских родственников было «Кадучес». Мол какой-то из «наших» долго не мог справиться с лошадью, и, как бы угрожая, ей сказал: «Я тебя сейчас так накадучу!». Точного перевода этого слова у меня нет. Но, повторюсь, местечковые прозвища приклеивались крепко. Скажем семья жены дяди Левы, Хейме Пинхасовны Дорман, в русском варианте Анны Петровны, владельцев небольшого магазина, родом из тех же мест, имела прозвище «Карделихес».
Родственники определили Гришу в суворовское училище. Потом он получил среднее военное образование и стал профессиональным военным. Женился. Запомнил имя его жены – Роза. Она гостила с сыном у нас в Москве, когда мы жили в Измайлово. После демобилизации жил в белорусском городе Барановичи. Там и умер.
58 элементов 0,690 сек.