Рассказ *ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ* Cовершенно изумительный рассказ

– Ну что мне вам сказать? Вы,
конечно, можете не верить, но
меня, Розу
Абрамовну, во время войны спасли
немцы, чтоб они сгорели! Точнее,
немецкая
бомбардировочная авиация. Если б
это чертово Люфтваффе вовремя не
налетело –
я бы погибла. Думаю, перед вами
уникальная личность, которая
осталась жить
благодаря бомбежке…

Если вы жили в Ленинграде, то
должны знать, что до войны я была
Джульеттой.
Семь лет никому этой роли не
поручали, кроме меня.

Перед самой войной Джульетта
влюбилась, – нет, не в Ромео, это
был подонок,
антисемит, а в Натана
Самойловича, очередного
режиссера,- и должна была
родить. Аборты в то время, как,
впрочем, и все остальное, были
запрещены.
Что мне было делать – вы
представляете беременную
Джульетту на балконе
веронского дома Монтекки?.. Нет
повести печальнее на свете…

Я кинулась в "абортную"
комиссию к ее председателю,
удивительному человеку
Нине Штейнберг. Она обожала
театр, она была "а менч", она
б скорее допустила
беременного Ромео, чем
Джульетту, и дала мне
направление на аборт. Оно у
меня до сих пор хранится в шкафу,
потому что Натан Самойлович,
пусть земля
ему будет пухом, сказал: "Пусть
я изменю искусству, но у меня
будет сын.
Шекспир не обидится…" И я
играла беременной. Впрочем,
никто этого не
замечал, потому что Джульетта с
животом была худее всех женщин в
зале без
живота.

Вы можете мне не верить – схватки
начались на балконе. Я начала
говорить
страстно, горячо, почти кричать –
мне устроили овацию. Они, идиоты,
думали,
что я играю любовь, – я играла
схватки. Натан Самойлович
сказал, что это был
мой лучший спектакль… Схватки
нарастали, но я все-таки доиграла
до конца,
добежала до дома падре Лоренцо и
бросилась в гроб к Ромео.
>
> Прямо из гроба меня увезли в
> родильный дом. Измена Натана
> Самойловича
> искусству дала нам сына. Чтобы
> как-то загладить нашу вину перед
> Шекспиром,
> мы назвали его Ромео. Но эти
> черти не хотели записывать
> Ромео, они говорили,
> что нет такого советского имени
> Ромео, и мы записали Рома, Роман –
> еврейский
> вариант Ромео…
>
> Я могла спокойно продолжать
> исполнять свою роль – взлетать на
> балкон,
> обнимать, любить, но тут…. нет, я
> не забеременела снова – началась
> война.
>
> Скажите, почему можно запретить
> аборты и нельзя запретить войну?
>
> Всегда не то разрешают и не то
> запрещают. Натан Самойлович ушел
> на войну,
> уже не режиссером, а
> добровольцем, – у них была одна
> винтовка на семерых, "и
> та не стреляла", как он писал в
> первом письме.
>
> Второго письма не было…
>
> Мы остались с Ромео. Я продолжала
> играть, но уже не Джульетту. Я
> играла
> народных героинь, солдаток,
> партизанок. И мне дали ружье.
>
> Я была с ружьем на сцене, он в
> окопе – без. Скажите, это
> нормальная страна?
>
> Весь наш партизанский отряд на
> сцене был прекрасно вооружен. У
> командира был
> браунинг. В конце мы выкатывали
> пушку. Вы представляете, какое
> значение у
> нас придавалось искусству? Мы
> храбро сражались. В конце меня
> убивали.
>
> Со временем партизанский отряд
> редел: голод не тетка – пирожка не
> поднесет.
> Командира в атаку поднимали всей
> труппой – у него не было сил
> встать. Да и
> мы шли в атаку по-пластунски
> Политрука посадили: он так
> обессилел, что не
> мог произнести "За Родину, за
> Сталина!", его хватало только
> на "За
> Родину…" – и он сгинул в
> "Крестах".
>
> Истощенные, мы выходили на сцену
> без оружия, некому было выкатить
> пушку,
> некому было меня убить…
>
> И, чтоб спасти своего Ромео,
> Джульетта пошла на хлебозавод.
>
> Вы представляете, что такое в
> голод устроиться на хлебозавод?
> Это примерно
> то же, что в мирное время
> устроиться президентом. Туда
> брали испытанных
> коммунистов, несгибаемых
> большевиков с большой
> физической силой.
>
> Вы представляете себе Джульетту
> несгибаемой коммунисткой с
> железными
> бицепсами? Но меня взяли, потому
> что директор, красномордый,
> несмотря на
> блокаду, очень любил театр,
> вернее, артисточек. Вся женская
> часть нашего
> поредевшего партотряда
> перекочевала из брянских лесов
> на второй хлебозавод.
> Я могу вам перечислить, кто тогда
> пек хлеб: Офелия, Анна Каренина,
> все три
> чеховские сестры, Нора Ибсена,
> Укрощенная Строптивая и
> Джульетта…
>
> Мы все устроились туда с
> коварной целью – не сдохнуть!
>
> Каждое утро я бросала моего
> Ромео и шла на завод. Я оставляла
> его с крысами,
> моего Ромео, они бегали по нему,
> но он молчал – он ждал хлеба.
>
> И я приносила его. Я не была
> коммунисткой и у сердца носила
> не партийный
> билет, а корку хлеба. Каждый день
> я выносила на груди хлеб, я несла
> его
> словно динамит, потому что, если
> б кто-то заметил, – меня б
> расстреляли, как
> последнюю собаку. Чтобы
> расстрелять, у них всегда есть
> оружие. Меня бы убили
> за этот хлеб – но мне было плевать
> на это. Я несла на своих грудях
> хлеб, и
> вахтер, жлоб из Тамбова, ощупывая
> меня на проходной, не решался
> прикоснуться
> к ним. Он знал, что я Капулетти, и
> сам Ромео не смел касаться их…
>
> И потом, даже если бы он посмел!..
> Вы знаете, актрисы умеют
> защищать свои
> груди.
>
> Я выходила в ночной город. Я шла
> по ночному Ленинграду и пахла
> свежим
> хлебом.
>
> Я боялась сесть в трамвай, шла
> кружными путями, Обводным
> каналом. От меня
> несло свежим хлебом – и я боялась
> встретить людей. Я пахла хлебом и
> боялась,
> что меня съедят. Даже не то что
> меня, а хлеб на моей груди.
>
> Я вваливалась ночью в нашу
> комнату с затемненным окном,
> доставала хлеб – и у
> нас начинался пир. Я бывала в
> лучших ресторанах этого мира – ни
> в одном из
> них нет подобного блюда. Ни в
> одном из них я не ела с таким
> аппетитом и с
> таким наслаждением. Ромео делил
> хлеб ровно пополам, при свече,
> довоенной,
> найденной под кроватью, и не
> хотел взять от моей порции ни
> крошки. Он учил
> меня есть. — Жуй медленно, –
> говорил он, – тогда больше
> наедаешься.