Беседу вел Александр БОНДАРЕНКО,
«Красная звезда».
Счастлив человек, который может все успеть и все делает вовремя! Но в нашей жизни часто так бывает, что одни дела перекрывают другие, планы нередко приходится корректировать, откладывая что-то, как говорится, на потом, а затем оказывается, что это «потом» по той или иной причине уже никогда не наступит. Помню, как несколько лет тому назад ко мне в «Красную звезду» пришел Лев Парпаров, сын легендарного советского разведчика-нелегала. Был долгий интересный разговор, Лев Федорович много рассказывал о себе и особенно о своем отце, Федоре Карповиче. Договорились встретиться, но что-то помешало, встреча отложилась, а потом я узнал, что Льва Федоровича больше нет.
И вдруг недавно – неожиданная встреча с Марией Максимовой, дочерью Льва Федоровича. То, что я беседовал с ее отцом, для Марии оказалось полной неожиданностью, однако наш разговор получился на те же самые темы.
– Мария, объясните, пожалуйста, почему вы обратились к судьбе своего деда, которого никогда не видели?
– Мой отец несколько лет своей жизни посвятил написанию воспоминаний о своем отце – моем дедушке Федоре Карповиче Парпарове, и я активнейшим образом участвовала в создании этой рукописи. Кроме этого, еще в начале февраля 2000 года архив ФСБ передал ему ряд материалов, касающихся Федора Карповича. В частности, шестьдесят писем, которые он писал родителям в 1936–1937 годах из Швейцарии. Отец рассказывал, что большая часть страниц дела Федора Карповича была опечатана: это было связано с теми сведениями, которые не подлежат огласке и поныне. Я дорожу воспоминаниями об отце, очень хорошо помню наши с ним разговоры и конечно же теперь хочу сделать все возможное, чтобы эта рукопись увидела свет.
– Как я понимаю, вам достаточно хорошо известна биография вашего деда?
– Думаю, она типична для многих и многих людей его поколения. Федор Карпович родился 23 ноября 1893 года в городе Велиже Псковской губернии, в простой еврейской семье. Отец его был приказчиком по лесному делу, и он сам начал с 16 лет работать в лесоэкспортной компании в Риге учеником. Потом был конторщиком в банке. В 1918 году был принят в РКП(б), в 1919 году добровольцем пошел в Красную Армию рядовым красноармейцем. Затем перешел на партийную работу – политинспектором 5-й армии, комиссаром штаба Енисейской дивизии, комиссаром инженерных войск 5-й армии.
– Насколько помню, это Восточный фронт – бои против чехословацких мятежников, Колчака и барона Унгерна?
– Да, именно так. Тогда он познакомился с начальником инженерных войск армии Дмитрием Михайловичем Карбышевым. Вроде они даже подружились – есть такая семейная легенда! Что я точно знаю, когда в декабре 1986 года мой папа – руководитель делегации Советского комитета ветеранов войны – побывал в бывшем гитлеровском концлагере Маутхаузен, где находился в плену, руководил подпольной работой и погиб Герой Советского Союза генерал-лейтенант Карбышев, он возложил венок к памятнику на месте его гибели. Но вернемся к Федору Карповичу. В 1920 году его свалил сыпной тиф – болезнь всех войн и революций. В результате он демобилизовался и был направлен в Наркомпрос, на должность заместителя начальника административного управления наркомата. Одновременно учился на отделении права МГУ, которое окончил в 1924 году.
– После этого соответственно был направлен в разведку?
– Сначала его еще из партии исключили – только не думайте, что он был какой-то диссидент! Дед был человеком своего времени и, скажу так, продукт своей эпохи. Вот посмотрите, что написано в этой характеристике: «Во время партийной чистки в 1921 году был исключен из ВКП(б) как чуждый элемент. Отец Парпарова работал приказчиком у лесопромышленников».
– Потом восстановили, конечно?
– Конечно! И в 1925 году отец поступил в Наркомвнешторг и в феврале того же года выехал с семьей, то есть с мамой и сыном, моим отцом, которому тогда и года еще не было, в Берлин. Официально это была командировка по линии Внешторга, неофициально – по линии разведки.
– Как известно, в 1919–1933 годах, в период существования Веймарской республики, Берлин был «шпионской столицей» Европы – как Западный Берлин впоследствии…
– В своих записках мой папа пишет, что торговое представительство размещалось в монументальном здании, расположенном на Унтер-ден-Линден, неподалеку от советского посольства и являлось в то время главной европейской базой растущего аппарата нашей разведки. Именно в двадцатые годы под прикрытием торгпредства начался бурный рост разведывательной активности 4-го (Разведывательного) управления штаба РККА и ИНО ОГПУ по добыче технологических секретов германской промышленности для достижения целей, намеченных в первом сталинском пятилетнем плане. Раппальский договор 1922 года между РСФСР и Германией предусматривал немедленное восстановление дипломатических отношений в полном объеме, руководствуясь принципом наибольшего благоприятствования. Это позволило нашей стране под прикрытием германо-советских торговых компаний, проводящих законные коммерческие операции, осуществлять разведывательную деятельность под «крышей» советского торгпредства.
– Правильно. Все так делают – в особенности сегодня.
– В 1929 году в ИНО ОГПУ было создано подразделение по промышленной разведке, в его задачи входило получение нелегальными способами того, что Наркомату внешней торговли не удавалось заполучить путем легальных контрактов или экономического лицензирования… Известно, что увеличивающийся размах разведывательной деятельности, центром которой было советское торговое представительство, причинял берлинской полиции большое беспокойство. Там было создано специальное подразделение для борьбы с промышленным шпионажем, которое обнаружило троекратное увеличение числа зарегистрированных случаев такового: в 1929 году было 330, в 1930-м – более 1000. Во многих случаях следы вели к немецким коммунистам, составлявшим значительную часть хорошо организованной агентурной сети… Официальные опровержения со стороны нашего посольства и торгпредства всерьез не принимались. К тому же некоторые арестованные агенты-коммунисты полностью сознались в том, каким образом похищали информацию для СССР.
– Изначально наша разведка в различных странах использовала в качестве своих помощников местных коммунистов – потом от этой ошибочной практики категорически отказались.
– Отец говорил, что золотое правило советских секретных служб гласило: разведывательные сети и местные компартии должны быть разделены непроницаемой перегородкой. Провал советской агентуры и мягкие приговоры, вынесенные фигурантам этого дела, профсоюзному лидеру Эриху Штеффену и его соратникам, – по нескольку месяцев тюрьмы, вызвали возмущение общества. Нацисты создали себе политический капитал на снисходительности правительства и добились ужесточения наказаний за промышленный шпионаж.
– До какого уровня, не знаете?
– 9 марта 1932 года президент Гинденбург подписал указ «О защите национальной экономики», который увеличивал до пяти лет максимальный срок тюремного заключения за хищение промышленных секретов для иностранной державы. А в следующем году, когда Гитлер стал канцлером Германии, за промышленный шпионаж была введена смертная казнь.
– Сурово! Особенно для мирного времени.
– К счастью, практика размещения «легальных» резидентур ОГПУ в посольствах и торгпредствах превращала их в громоотводы, когда приходила беда и агентов разоблачали, сотрудникам же как максимум грозила высылка из страны. Спасал дипломатический иммунитет.
– Не секрет, что «легальные» резидентуры любой страны находятся под посольской крышей.
– Однако любой провал агентурных сетей приводил к тому, что на головы советских дипломатов обрушивались обвинения в неподобающем поведении, а связанные с ними люди из местных компартий получали ярлыки шпионов, только маскирующихся под политическую партию. Советской разведке надлежало реорганизовать свои операции на территории других стран таким образом, чтобы в случае провала агентов следы не вели в посольство или торгпредство и чтобы советское правительство получило возможность отрицать любые связи с разоблаченной разведывательной группой. Поэтому в начале 1930-х годов советские разведслужбы стали практиковать новый способ действий, основывающийся на «нелегальной» резидентуре, которая была полностью отделена от официальных представительств.
– Как я понимаю, это решение отразилось на судьбе вашего деда?
– Да, высоко оценив его работу под «крышей» торгпредства, Центр в феврале 1930 года принял решение вызвать его в Москву для месячной переподготовки и последующего вывода в Германию на самостоятельную работу – уже по линии нелегальной разведки. Как «невозвращенца». Это позволило не менять фамилию отца и одновременно иметь защищенную легенду.
– То есть Федор Карпович возвратился в торгпредство, а потом заявил германским властям о своем желании попрощаться с «Совдепией», как тогда говорили?
– Именно так и было. Насколько я знаю, все прошло успешно. В тот период поток эмигрантов из Советского Союза еще не иссяк, и власти многих стран относились к этому весьма лояльно… Получив вскоре вид на жительство в Германии, дед, бабушка и мой отец обосновались в Берлине в районе Шарлоттенбург, на Филиппиштрассе, дом 10 – на частной квартире, неподалеку от парка Лицензее. Федор Карпович первоначально работал посредником в нескольких германских фирмах, а затем создал собственную фирму по импорту и экспорту, имевшую право выхода на заграницу в качестве комиссионера. Это была его официальная «крыша». Дела пошли успешно, и он создал филиалы своей фирмы в ряде стран Западной и Восточной Европы, а также – в Северной Африке, Турции, Персии и Афганистане. Это позволяло ему, прикрываясь бизнесом, свободно выезжать в интересующие Москву регионы для выполнения разведывательных заданий.
– Но ведь он, очевидно, не сразу стал гражданином Германии?
– Он вообще не был гражданином Германии! Находясь в Западной Европе с 1925 по 1937 год, дед пользовался четырьмя видами заграничных паспортов. Сначала он имел паспорт «лица без гражданства», в 1931 году приобрел румынский паспорт, потом снова паспорт «лица без гражданства», так как в продлении румынского паспорта ему было отказано. В 1933 году, с приходом Гитлера к власти, ему пришлось приобрести коста-риканский паспорт, обеспечивающий консульскую защиту. Однако, не знаю почему, коста-риканские паспорта были на подозрении у немецкой полиции, и она их отбирала.
– Просто так отбирала – и все?
– Мой отец рассказывал, что когда в 1934 году его мама – моя бабушка – обратилась в полицайпрезидиум на Александерплац в Берлине с просьбой предоставить ей визу на временный выезд из страны, полицейские вместо выдачи визы вообще отобрали у нее паспорт. Дед пришел выручать изъятый документ, но и от него полицейские потребовали сдать коста-риканский паспорт. Ситуация принимала критический оборот. Если бы Федор Карпович уступил нажиму полиции, они оба сразу оказались бы под угрозой потери статуса иностранных граждан, что в условиях возрастающей фашизации жизни в Германии могло бы обернуться самыми тяжелыми последствиями.
– Что же он тогда сделал?
– Он поступил так, как и должен был поступить, если бы его паспорт был выдан ему на законном основании. Не знаю, какие отношения отец имел с коста-риканским консульством в Берлине, но он туда обратился, и ему удалось официально подтвердить в этом представительстве легитимность обоих паспортов. Дело было урегулировано, полицайпрезидиум возвратил документы. В августе 1935 года дед получил новые коста-риканские паспорта в консульстве Коста-Рики в Барселоне – сейчас эти документы хранятся в Кабинете истории внешней разведки.
– Можно предположить, что это была далеко не единственная опасная ситуация, в которой оказался ваш дед, работая в гитлеровской Германии?
– Лев Федорович рассказывал, что разного рода опасности подстерегали его отца практически на каждом шагу. Так, в начале 1934 года он был вызван в полицайпрезидиум по доносу какого-то соглядатая, обвинившего его не только в причастности к коммунистической деятельности, но и «вызывающе широком» образе жизни. Представленные отцом полицейским чинам доказательства его работы в коммерческой сфере нейтрализовали донос. Гестапо произвело вторичный опрос доносчика, но тот на этот раз не подтвердил свой первый донос. И дело было закрыто.
– Ну да, «стукачество» при фюрере было поставлено на высокий уровень.
– Мне кажется, от нелегалов 1930-х годов требовалось исключительное самообладание, только благодаря которому и можно было действовать оперативно, расчетливо и решительно. Гибкость и мобильность также были необходимыми свойствами работы того времени.
– Как мне говорили люди этой уникальной профессии, подобные качества необходимы им в любое время. То, что ваш дед работал под своим именем, очевидно, позволяло ему поддерживать какие-то связи с родственниками в СССР?
– Да, отец рассказывал со слов своей двоюродной сестры, что письма моей бабушки к ее сестрам, фотографии или открытки воспринимались как большое событие, а приходившие посылки становились настоящим праздником для всех. В те времена, когда в Москве то вводились, то отменялись продуктовые карточки, а полки магазинов были пусты, батончик сухой колбасы или плитку шоколада делили между детьми, а флакончик духов – аптекарской мензуркой между сестрами. Хотя, как вы знаете, «связи» советских граждан с заграницей в то время регламентировались очень строго, тем не менее эти послания доходили до адресатов. Кто-то в Москве следил и за этим.
– В общем, дед ваш успешно вошел в новую для себя роль?
– Да, и в подтверждение этого у отца хранился очень интересный документ – оценивая начальный период работы отца, Центр сделал следующее заключение: «Закончилась программа вживания, выполнена она блестяще. Сам он серьезный и опытный разведчик. Имеет возможность ездить по странам. Планируем поручить ему связь с наиболее ценной агентурой. Его следует использовать для завершения вербовок лиц, предварительная работа с которыми закончена». Так Федор Карпович стал профессионалом разведки.
– А чем, кстати, занимался в это время Лев Федорович?
– Когда ему исполнилось шесть лет, он пошел в муниципальную школу недалеко от дома. Проблем с немецким языком не было – его же привезли в Берлин в годовалом возрасте. Поэтому даже дома он общался с родителями на немецком, хотя имел и опыт общения и на русском языке – когда его водили в детский сад при торгпредстве… Отец вспоминал, что в садике они много рисовали цветными карандашами, а также акварелью, вырезали иллюстрации из красочных журналов, прежде всего портреты вождей, чтобы потом наклеивать их на листы ватмана, украшая портреты советской символикой. Ему очень нравилось рисовать атрибуты социалистической символики: красную звезду и серп и молот, в чем он поднаторел и впоследствии пользовался этим умением в дни предвыборных кампаний 1932 года, когда улицы превратились в арену регулярных стычек между коммунистами и членами набиравшей силу партии нацистов.
– Что же он тогда делал?
– Рисовал эти эмблемы разноцветным мелом на стенах домов – и он, и его товарищи-однолетки были преисполнены гордостью за тайно проделанную «работу». Федор Карпович об этом не знал. Но однажды обнаружил нарисованные сыном советские эмблемы на большом листе ватмана. Дед как-то очень спокойно уговорил его больше этого не делать…
На снимках: Ф.К. Парпаров с супругой Раисой Иосифовной. Берлин, 1926 г.; Ф.К. Парпаров.
61 элементов 0,742 сек.