Mila Miller – СЕРАФИМА.

Конечно, были и фотографии – но невозможно было узнать в полной, завитой женщине, пугливо таращившей глаза в объектив, спокойную и равнодушную к жизни маленькую бабу Симу.
Сын ее давно умер, невестка практически сравнялась с ней годами – по виду и по здоровью, остались взрослые внуки и особая гордость – правнучка.

Подписывайтесь, пожалуйста, на наш телеграмм – канал : https://t.me/newrezumeorg

Сима каждый день собиралась умирать и обозначала себе конечную точку: вот внуки выучатся, вот внуки женятся. Потом – вот дождусь правнучку. А теперь был новый последний срок – вот пойдет правнучка в школу.
Никто не знал, сколько Симе лет, и она сама старалась не вспоминать. Знали только, что день рождения у нее весной и домашним пришлось самим придумать дату, Сима ее не помнила.
Но свой праздник любила, особенно радовалась тюльпанам – и внуки охотно привозили разноцветный букет, не озадачиваясь другими подарками.
Невестка Люба всегда дарила что-то нужное – байковый халат, теплые тапочки с жесткими задниками, бежевые хлопчатые колготки. Баба Сима и жила с невесткой вместе, в маленькой двушке на пятом этаже. Во двор гулять не спускалась, говорила, что ноги болят от лестницы.

Открывала застекленный балкон, ложилась грудью на перила и сверху переговаривалась с соседками.
– Чой-та у тебя, Нинка, кофта новая?
Спрашивала соседку с третьего этажа, которая отчаянно отказывалась принимать свой возраст и тянулась за новой молоденькой невесткой.
Та, обидчиво поправляя норковый воротник, вполголоса отвечала:
– Это шуба такая, вязаная. Дорогущая.
-Шууубааа….. – с нескрываемым сарказмом тянула Сима – сама что ль вязала? Где ж ты столько кусков-то старых набрала? Кошек что ль ловила?
И пока возмущенная соседка хватала ртом воздух, удовлетворенная Сима себе под нос говорила:
-Грымза старая, я тебе вовек ту кошку не прощу, что с котенком на мороз выкинула.
Соседки ее недолюбливали – и их можно было понять. Своим дома по хозяйству Сима помогала: вязала пуховые носки любого размера и ходила в магазин на углу за свежим хлебом.
Она сшила себе из цветастой плащевки авоську и, размахивая ей на ходу, как флагом, медленно шествовала через весь двор.
Продавщицу в магазине она любила, потому что та всегда спрашивала про правнучку, а эта тема была безотказным пропуском в Симино сердце.
Покупала всегда одно и то же, через день – два батона и полбуханки ржаного. Один батон съедала сама, по кусочкам, отламывая.
Любила булку больше всех пирожных и конфет на свете. Могла прибраться дома, к Любиному приходу с работы и свои тряпочки всегда стирала руками в тазу хозяйственным мылом, не доверяя машинке и порошку.
К лету вдруг стала выходить дышать воздухом во двор – прежняя компания разбавилась новыми людьми, заселили соседний новый дом. Сима выходила с утра, попив чаю с батоном, а возвращалась уже вечером, пропитанная пылью и смесью запахов листьев, цветов с клумбы и ветра. Люба первое время тревожилась, часто выглядывала с балкона – но видела сверху только пестрое обилие голов и одежд на трех лавочках возле детской площадки.
К зиме Сима вдруг попросила новое пальто. Крайне удивленная. Люба рассказала о просьбе сыновьям и располневшая после родов невестка отдала симпатичную шубку из серого каракуля – как раз маленькой Симе по размеру. Потом вдруг Люба заметила, что Сима стала красить губы – яркой бордовой полосой.
– Баба, ты опять молодая что ли будешь? – наивно спросила правнучка на воскресном обеде. И все с крайним удивлением заметили, как покрылись нежной краской морщинистые щеки всегда невозмутимой и ироничной Симы.
А Люба усадила внучку на колени и рассказала ей, что баба Сима ничего в своей жизни хорошего не видела, росла после войны – в голоде и нужде, и сына потом сама растила, одна. И так ей было тяжело – пусть сейчас хоть на старости живет как хочет. Она ведь у них у всех одна, самая старенькая бабушка.
А за пару дней до своего дня рождения, Сима, набравшись решимости, вдруг объявила, чтобы дети не готовились – она уходит на целый день. А куда, с кем, к кому – ничего не сказала. И такое лицо у нее было – странное, что постеснялись расспрашивать. И Сима правда ушла, к обеду – наказав не беспокоиться, надев синее платье, мазнув губы бордовой помадой и брызнув на шубу Любиными духами.
Невестка позвонила сыновьям, целый час по телефону строила предположения и, устав, прилегла перед телевизором.
Проснулась в шесть вечера, собралась тревожиться, но услышала в двери ключ.
На пороге стояла баба Сима. Совсем не похожая на себя обычную – спина прямая, щеки разгладились, глаза сияли. В руках у нее была охапка тюльпанов, от нее сладко пахло фруктовым вином, а рядом с ней стоял мужчина. Очень пожилой, высокий мужчина, опираясь на красивую трость и в белом кашне под пальто. В первые секунды Любе показалось, что это она еще спит и видит сон. Потом мужчина чуть треснутым, но твердым голосом попросил у Любы…. руки Симы.
– Чего вам нужно? – не поняла Люба.
– Прошу у вас, Любовь, руки Серафимы. Обязуюсь любить и беречь ее, в горе и в радости.
Люба ушам своим не верила.
– Застегни халат и закрой рот – засмеялась баба Сима.
Потом по Любиному звонку примчались оба внука с женами, и правнучка. И Иван Капитоныч опять и опять рассказывал, как сын купил ему квартиру в соседнем доме, как он стал во двор выходить. Как заболел, и Сима ходила ему в магазин и варила суп (ведь никому не сказали, ни его сыну, ни Любе), как гуляли потом возле дома и разговаривали с утра до ночи. Как поняли потом, что вместе им лучше, чем врозь и как не хватает присутствия рядом, когда приходится расходиться по домам.
– А зачем жениться-то? – обалдела Люба.
– А я хочу, чтобы всё было честно. Сима очень важный человек в моей жизни, я давно вдовец. Нет у нас времени на пустое. Хочу, чтобы она была моей женой. Хочу ее беречь.
Сидели так долго, потом всей компанией провожали Ивана Капитоныча домой. Потом Люба с Симой провожали до машин родственников. Правнучка осталась ночевать у бабушек.
Люба долго укладывала внучку, рассказывала ей сказку. Несколько раз приносила попить. Потом стала ложиться сама и почему-то заглянула к Симе. Та сидела в темноте на кровати, влажно блестя глазами в окно. Люба села рядом:
– Мама, тебе это всё зачем? Тебе со мной плохо?
Сима долго молчала, не отводя глаз от огней на улице. Люба решила, что она обиделась на вопрос и уже открыла рот для извинений. Сима молча положила сухую ладонь ей на руку.
– Погоди…. Объясню сейчас. Я давно забыла, кто я и что хочу сама. Я и с Иваном Капитонычем подружилась, потому что ему нужна была помощь. А он меня таким вниманием окружил. Он меня всегда спрашивает – Сима, что ты хочешь?
– Мама, мы же тоже всегда….
– Погоди. Вы тоже спрашиваете. Что я хочу есть, что пить. А он спрашивает – как я хочу жить, что я чувствую. Вы меня любите, но рядом с ним я вдруг поняла, что я – человек, что я- женщина. Только не смейся. И что я, как женщина, имею право что-то хотеть. А он, как мужчина – рядом, и рад моим желаниям. Никогда у меня такого не было, да я и не знала, что бывает.
Сима замолчала. Пораженная Люба стала вспоминать свою жизнь и поняла – тоже всегда жила, как нужно, как положено. И тихонько заплакала от этих мыслей. Сима стала гладить ее по голове, как маленькую.
– Я с ним жить хочу. Сколько Бог даст. Месяц, год. И женой я ведь не была никогда. Жизнь прожила, а как это – быть женой, беречь друг друга, смеяться вместе, разговаривать – никогда не знала. А ты не реви – у счастья нет возраста. Видишь, когда меня догнало! Кто знает, что там у тебя впереди. Главное – если чудо постучалось в твою дверь – открой, не бойся.
Люба до утра не могла уснуть: «Открой, не бойся!». А ведь она совсем не знает Симу! Оказывается, можно уже сложить крылья уставшей птицей и каждый день ждать смерти. Но выстрелить набухшей почкой на теплое прикосновение весеннего солнца. И измениться за один день – вот так сиять на пороге. Пахнуть фруктовым вином. Ронять разноцветные капли тюльпанов к ногам…. И стать счастливой. И стать чьим-то счастьем…