Утром жена сообщила, что у нас родится четвёртый ребёнок.

И добавила:- Купить квартиру – нет денег. Значит, надо получить государственную. Добиваться ты не умеешь, поэтому каждый я буду рожать по ребёнку: если не можем взять качеством отца – возьмём количеством детей! Придя к себе в Институт, я нерешительно приоткрыл дверь с табличкой «Дирекция». В кабинете было многолюдно. Директор Баламут и его заместитель Карлюга проводили совещание- Речь идёт о нашем престиже…Мы должны перегнать остальные институты по всем спортивным показателям…О! Вот и наша надежда!
Это он увидел меня.
Я застеснялся.
— Я не надежда…Я насчёт квартиры…
— Дом сдаётся через неделю, — торжественно сообщил Карлюга. – Вы у нас первый на очереди. Попрыгаем – и сразу новоселье.
— Куда попрыгаем? – спросил я, радостно улыбаясь.
— С парашютом. Завтра соревнования.
Я перестал улыбаться.
— Куда прыгать?
— На землю.
— А за-зачем?
— Вы что, не смотрите телевизор? — удивился директор. – Сейчас ведь это модно: киноартисты выступают на катке, певицы поют в цирке на трапециях…А нынче новое начинание: учёные устанавливают рекорды…Профессор Быков вчера боксировал на ринге, — он указал на сидящего на диване худосочного Быкова с опухшим носом и тремя пластырями на лице. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе – сейчас отдыхает в реанимации…Теперь очередь за вами. Мы распределили оставшиеся виды спорта – вам выпал парашют.
При слове «выпал» у меня подкосились ноги
— Когда прыгать? – выдавил я из себя.
— Завтра. В День Птиц, — объявил Карлюга.
В поисках защиты я повернулся к директору.
— Зачем птицам надо, чтобы я убился?
Директор подошёл и положил мне руку на плечо.
— Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но…Квартиры есть с лоджиями и без…Есть с видом на парк и с видом на цементный завод…При распределении, мы будем учитывать активное участие в общественной жизни института…
Наступила пауза.
Я разжевал таблетку валидола и спросил:
— А если я не долечу до земли?…Или пролечу мимо?…Моя семья всё равно получит с видом на парк?

Карлюга душевно заулыбался:
— Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!…И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине.- Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.
— Это аспирант, — объяснил Карлюга, — его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

Я с детства панически боялся высоты.
Голова кружилась даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь.
При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь.
Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол.

Назавтра, меня и аспиранта-смертника, повезли в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк.
Следом в машине ехал Баламут.
За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов и профессоров.
Когда мы прибыли, нас встретил Карлюга и заказанный им оркестр — грянул прощальный марш.

Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился.
Троих музыкантов усадили в самолёт вместе с нами, чтоб они нам сыграли что-нибудь бодренькое, когда мы будем выпадать из самолёта.
Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью.

Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют.
На меня навьючили ещё один рюкзак.
Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.
В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого.
Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал:
— Пора.
Я молча протянул ему конверт.
— Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.
Инструктор попытался меня успокоить:
— Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.
— Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

Музыканты грянули «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!» — я закрыл глаза и прыгнул.
Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке.
Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно.
— Надо его намылить, — предложил аспирант.
Тихий инструктор начал нервничать.
— Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование!
— Как освободить? – в ответ прокричал я.
— Выдохните воздух!

Я издал протяжное «У-у-у!…», выдохнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту.
Кольцо я дёрнул ещё в самолёте, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта.
Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы сбросить меня, но я висел прочно.
— Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт!
Но я не отпускал.
Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить.
Внутри его держал за ноги аспирант.
Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу.

Но не один.
Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги.
Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак.
Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги.
Лететь стало веселей.
Мы напоминали семью цирковых акробатов на трапеции.
Музыканты заиграли «Летите, голуби, летите…»
Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!
Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела.
Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои.
Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог.
Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву.

Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта.
Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо.
Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом.
Музыканты играли «Небо наш, небо наш родимый дом!»
Бензин был на исходе.
Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня.
Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе.
Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку.
Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе.
Никто не погиб, все были счастливы.
Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей.
Только инструктор не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги.
Он сжимал их железной хваткой.

Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами.
Освободив от аспиранта, инструктора поставили на ноги.
И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты.

Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора, за время висения под нагрузкой, вытянулись ноги, и он стал похож на страуса.
— Завтра повторные соревнования, — объявил Карлюга.
При этом сообщении, инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусинных ногах поскакал к телефону.
Куда он звонил и что говорил, не известно.
Но мне засчитали победу, и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие.
Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта.

Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два.
Но всё равно он оказался рекордным!

А.Каневский