Настя Травкина — научная журналистка, блогер, автор статей о мозге и психологии, живущая в Киеве. Она также ведет блог в инстаграме, в котором с 24 февраля анализирует реакции украинцев и россиян на происходящее. Сейчас она рассказывает, какие новые страхи, тревоги и эмоции появились у тех, кто был против войны с первого ее дня, и почему вероятен раскол среди недавних единомышленников.
Недавно видела пост девушки из «Службы поддержки» о том, что ее знакомые россияне, которые раньше высказывались против войны и активничали, не только перестали подавать публичные признаки антивоенной жизни — но и стали просить ее не говорить с ними на тему войны в личном общении. Мне стало интересно, и я спросила у своих подписчиков, что происходит сейчас с россиянами, которые изначально не поддерживали войну России против Украины. Ответов было почти 250, но они не отличались разнообразием, поэтому мне не сложно сгруппировать их и поделиться с вами. Предупрежу, что моя аудитория из РФ вообще не может считаться репрезентативной для «всех россиян»: редкие люди готовы читать длинные философские тексты — да еще и в виде галереи скриншотов в инстаграме!
Чаще всего первым делом писали про страх. Но если в начале полномасштабного вторжения мы с вами чаще обсуждали страх публичных действий и высказывания в соцсетях, то спустя полгода вы стали говорить, что боитесь (или наблюдаете, как боится кто-то другой) разговоров в мессенджерах и даже приватных бесед. Причины называли две: опасение, что ваш собеседник окажется «стукачом» — или, если он человек надежный, с яркой антивоенной позицией или занимающийся активизмом и волонтерством, то страшно, что когда загребут его, то за связи с «преступником» потянут и вас. Мне кажется, это значит, что по российскому обществу может пойти новая линия раскола. Первая трещина появилась в семьях и сообществах, когда близкие люди разделились на «за» и «против». Но новая трещина, вероятно, пройдет между людьми, которые вообще-то согласны друг с другом и могли бы поддерживать один одного, формируя альтернативную среду.
У меня нет данных о том, насколько на самом деле в России опасно лично разговаривать об антивоенной позиции или быть знакомыми с людьми, которые занимаются активизмом. Но раздувание таких страхов вполне может быть внутренней российской PSYOP (психологическая операция. — прим. «Холода»): нет ничего более эффективного для разрушения сообщества, чем подозрительность его членов друг к другу. Недоверие в близком кругу способно сделать то, чего не могут добиться угрозы репрессий: отрезать активно сопротивляющихся от социального ресурса и эмоциональной поддержки. Не могу судить тех, кого пугают намеренно и прицельно (за время войны у меня было много времени, чтобы осознать, что никто из нас не может предсказать, как он отреагирует на угрозы).
Но все же хочется поделиться, что даже под угрозой смерти, когда ракеты прилетали в наш район Киева или когда мы слушали артиллерию и ждали, будут ли нас штурмовать, — поддержка друзей, знакомых и просто читателей, даже в самых простых словах, — давала силы жить. Даже если вы всего боитесь, не бойтесь поддержать добрым словом тех, кто смелее вас. Это, наверное, последнее, от чего стоит отказываться в жизни. (Тут стоит добавить, что многие ответили, что они стали «делать вид», что их не волнует война, чтобы обезопасить свою антивоенную деятельность.)
ЧИТАТЬ ЕЩЕ
«Для россиян ситуация сейчас критическая, дальше некуда». Создатель фотоколлажа Zombie — о своих работах, гневе и жизни в оккупированном городе
Часто говорили о бессилии. В первую очередь, конечно, это о том, что не удается предпринять какое-то действие или придумать какую-то рабочую идею, чтобы остановить войну, которая совершаются твоими соотечественниками от твоего имени. О том, что не удается найти достаточно единомышленников, чтобы изменить ход истории, а одиночные попытки ни к чему не приводят. И вообще, об ощущении, что потрачено столько сил — но ничего не меняется. По-моему, это ощущение более универсально, чем ситуация антивоенного сопротивления, в жизни вообще сила сопротивления среды твоим идеям и усилиям всегда мощна. У меня на это есть только один успокоительный рецепт — идея кармы-йоги, которую с санскрита можно просто переложить как «делай, что должно, и будь, что будет». Тут вопрос только в том, чтобы исповедовать ценности и делать дела, которые кажутся тебе настолько правильными, что ты готов потратить на них жизнь, даже если не увидишь результата (хотя в данном случае что-то подсказывает мне, что мы на результат еще поглядим).
Вместе с бессилием упоминали чувство собственной никчемности. По результатам выяснений, я связала это ощущение с социальной неприкаянностью антивоенно настроенных россиян: они не могут чувствовать себя частью большой общности людей, где были бы понятные правила «бытия своим», свои «хорошо» и «плохо», возможность проявить себя и заработать социальное поглаживание. Внутри страны с такими людьми бесконечно ругаются лояльные к власти родственники и считают предателями, государство грозит наказанием, знакомые «на всякий случай» отстраняются. От украинцев, естественно, часто прилетает весь спектр негативных чувств от ненависти до презрения и предложения засунуть свою помощь обратно в помогалку. От Европы моральной поддержки нет. Плюс пропаганда так или иначе капает на мозг, разгоняя ощущение, что вы совсем одни, в РФ все спокойно и все поддерживают войну, в Европе ненавидят русских, а каждый украинец персонально вам желает сдохнуть.
В общем, антивоенные россияне чувствуют себя: а) меньшинством; б) угнетаемым меньшинством в своей стране; и в) презираемым вне ее. Приятного чисто биологически мало. Мы социальные животные. Мы существуем в стремлении иметь свой круг, быть в нем уважаемым, добиваться любви и признания — и соблюдать для этого определенные ценности. Мы биологически реагируем на повышение социального статуса ростом мотивации, а на понижение — признаками депрессии. Ситуация сложилась так, что большинство россиян что-то потеряли в социальном статусе из-за войны, которую развязала Россия, и это просто физически не может радовать — даже тех россиян, кто понимает все эти закономерности и считает реакцию других стран на красный паспорт обоснованной попыткой надавить на правительство РФ.
ЧИТАТЬ ЕЩЕ
Семь выводов из антивоенного протеста спустя полгода. Фемактивистка Дарья Серенко — о том, как выступают против войны в России и почему работает даже самая маленькая акция
Вообще, это серьезный конфликт биологии нашего организма с разумом и сознательными установками. В нормальных стабильных ситуациях мы все занимаемся virtue signaling — показываем другим, что делаем правильные вещи, чтобы добиться признания и занять хорошее место в сообществе. Но в кризисные моменты социального хаоса, как сейчас, наши сигналы могут не только оставаться без поощрения (со стороны других стран), но даже наказываются (в России), поэтому наша биологическая мотивация что-то делать падает, пропадает энергия и интерес. То есть ситуация складывается так, что биологически исповедовать свои принципы становится труднее. Вы понимаете, что хорошо и что плохо, — но больше не можете ждать внешнего поощрения своему правильному поведению, потому что некому поощрять.
Это ситуация для человечества совсем не новая: возьмите хотя бы знаменитых почитателей нетрадиционных в своем обществе ценностей — первых христиан, которых бросали на растерзание львам за проповедь любви друг к другу. Я не зря вспомнила о религии, потому что вера в правильность своего морального компаса и в то, что за добрые дела и отказ от зла вас ждет божественная награда, — это пример создания внутренней мотивации вместо отсутствующей внешней. Однако даже у гонимых христиан была поддержка внутреннего круга: для первых христиан «церковью» было не здание в сусальном золоте, а то самое место, где собрались три христианина поговорить о душе (даже если они собрались под мостом). Создать вокруг себя или подключиться в поддерживающее сообщество — это вопрос сохранения верности своим ценностям для тех, кто теряет силы. Здания рушатся, деньги обесцениваются, человеческая поддержка никогда не перестает быть сокровищем.
Интересно, что давно не живущие в РФ антивоенные россияне из моих подписчиков чувствуют не то же самое, что живущие в России. Если на территории страны-агрессора доминирует стыд, уныние и чувство собственного ничтожества, то за рубежом — это все еще активность и даже злость. Тут мы видим, что средовая разница очень важна: живущие за границей россияне свободны в том, чтобы выражать свое мнение, протестовать, помогать Украине, — в то время как внутри страны все это происходит скрытно, под большим давлением и в страхе. Все, кому не лень, уже вспомнили по этому поводу несчастных собак Селигмана с выученной беспомощностью: их постоянно били током за попытки перепрыгнуть ограждение, и когда ток отключили, они даже не пытались выйти из вольера. В этом смысле каждому из нас важно иметь опыт успешного сопротивления, каким бы «жалким» или «недостаточным» оно ни казалось. Радость и даже гордость за свои попытки могут помочь обойти состояние выученной беспомощности (правда, надо предупредить, что попытка похвастаться неподдерживающей аудитории «недостаточными» достижениями может привести к обратному эффекту).
Некоторая часть ответов россиян из РФ привела к выводу, что в антивоенном ядре активизма и правозащиты тоже есть много злости и активности. Возможно, низкий эффект беспомощности связан с тем, что правозащитники и давние активисты — люди, у которых еще до войны была выстроена описанная выше «раннехристианская» модель. То есть у них есть понятные и определенные взгляды, устоявшиеся единоверцы, четкое понимание рисков и давно продуманный ответ на вопрос,чем они готовы пожертвовать за свою веру в гуманизм и демократическое устройство РФ.
В общем, если подытожить наблюдение, то получилось, что российское сообщество, настроенное против войны и находящееся в России, выглядит примерно так.
В центре — своеобразные малочисленные праведники, которые уяснили себе свое «хорошо» и «плохо» и ни уязвляются тюремным преследованием внутри страны, ни принимают на личный счет критику извне. Ну правильно, как говорил Лао Цзы, «есть только путь и нет идущего по нему» — так что испугать, оскорбить и обидеть на нем некого. Я думаю об этих людях как о Лилу из «5 элемента»: очень сильные, но очень хрупкие. Это храбрые люди, выбравшие свой путь. Соревноваться с ними в праведности бесполезно. Сравнивать себя с такими героями тоже бессмысленно. Им нужно просто помогать всем, чем можно, даже если можно совсем мало.
Более широкий круг — люди, которые стали активистами только с февраля. Они не выбирали этот путь, когда еще было можно выбирать и думать, — война толкнула их совершить выбор до того, как они для него созрели. Такие люди очень сильно вкладывались эмоционально с самого начала, не имея при этом достаточно знаний и навыков, которые могли бы уравновесить эмоции. Они устают, выгорают и вообще чувствуют себя потерянными, потому что не очень понимают, что они могут сделать и какой результат ждать.
Остальные — это люди, которые вообще в принципе не активисты, не политики, не общественные деятели. Если первые две группы говорили: «Мы не перестали быть против или помогать, мы просто делаем это тихо», — то люди из третьей отвечали, что эмоционально истощены, рационально сбиты с толку, а социально деморализованы. Они не являются частью профессионального сообщества, где могли бы найти поддержку (например, независимых журналистов или художников), не имеют связей с активистами, правозащитниками и прочим. Это чаще всего люди, которые и в политике толком не разбирались до войны. Они свою активную деятельность свернули почти полностью, как из-за непонимания, что из этого вообще полезно, так и из-за страха.
ЧИТАТЬ ЕЩЕ
Антивоенные акции протеста, о которых вы могли не знать. Какие способы находят активисты в России, чтобы выразить протест против войны
Не очень разбираюсь в этом, но читала, что антивоенные движения не способны прекращать войны: подумать только, одно из самых мощных антивоенных движений в демократических США действовало во время войны во Вьетнаме — которая продлилась 20 лет. Как я поняла, историки считают, что критика войны и ее влияния на жизнь страны и граждан от антивоенного движения — это политическая платформа, на базе которой произойдут изменения в стране, если она проиграет агрессивную войну или заключит невыгодное перемирие. Если принять такую точку зрения, вот что выходит.
Первая группа — гуманистические праведники — это политическое ядро будущих изменений. Когда случится внешний переломный момент в этой истории, они окажутся в центре дальнейших событий и сыграют в них важную роль, каждый и каждая.
Люди из второй группы сформируют костяк общественного движения на базе программы первых. Их задача — в ключевой момент взять на себя ответственность поддержать первую группу и осознать себя как общность (а для этого им неплохо прийти к этому моменту не только психически целыми, но еще и объединенными как сообществу, которое верят в одно — что Россия может быть другой и будет).
Есть подозрение, что «спящие» из третьей группы, почувствовав, как набирается критический вес для качественного изменения, «проснутся» и смогут сыграть роль массовой поддержки для финала этой истории. Если так, то им стоит следить за теми, кто им симпатичен из первой и второй групп, постараться всеми силами не участвовать в нехороших вещах и не закрывать глаза и уши, оставаясь чувствительными к общественному процессу.
Ну и это самое, любите друг друга — так все занятия приятнее.
P.S. Напоминаю, что для написания этой статьи была выбрана нерепрезентативная выборка из моих читателей и проведены довольно вольные опросы, а получившийся текст — моя личная интерпретация результатов, поэтому воспринимайте написанное не как результаты соцопроса, а как философское эссе.
Автор
Настя Травкина
/КР:/
Самое страшное чего добился царёк – это боязнь людей друг друга… Снова 37 год…/
4
