Историк, писатель и известный журналист Аркадий Ваксберг был одним из тех редких отечественных исследователей, кто подробно изучил, как, начиная с 1921 года в России, по инициативе Ленина была создана так называемая «лаборатория ядов», которая активно использовалась для устранения политических оппонентов и врагов режима. Ваксберг много лет работал в советских архивах, рассекреченных после перестройки, и в 2007 году в Париже по французски вышла его книга «Лаборатория ядов. От Ленина — до Путина». В книге он подробно рассказывает об особой форме государственного террора, показывая на многочисленных примерах, как эта чудовищная, преступная практика проходит через всю советскую историю и как нынешняя власть берет ее на вооружение, усовершенствуя и развивая систему политических убийств.
«Лаборатория ядов» была опубликована во многих европейских странах, но никогда не печаталась на русском. Аркадий Ваксберг умер в 2011 году. С разрешения его вдовы Сурии Садековой и его дочери Татьяны Ваксберг мы публикуем отрывок из русской рукописи книги с небольшими сокращениями. Надеемся, что это в высшей степени актуальное и представляющее несомненный интерес исследование наконец найдет в России своего издателя.
Для массового террора личность как таковая никакого значения не имеет: его главная цель — устрашение, и оно достигается прежде всего количеством жертв, а не их именами. Но, не успев прийти к власти, большевики поняли, что имена, то есть личности тех, кто был неугоден по различным причинам и потому обречен на ликвидацию, тоже имеют значение. Иногда даже большее, чем безликая масса. Июль 1918 года можно смело назвать началом эпохи отстрела, затянувшейся на многие десятилетия. В этом месяце уничтожили царскую семью, в этом же чекист-провокатор Яков Блюмкин убил в Москве германского посла графа Мирбаха. <…>
<…> Самой большой новинкой в практике политической борьбы с помощью потайных убийств явилась созданная Лениным в 1921 году строго засекреченная, токсикологическая лаборатория, в Положении о которой было прямо заявлено, что ее задачей является «борьба с врагами советской власти». Традиционная шкала моральных ценностей цивилизованного мира была совершенно чужда великому вождю мировой революции: столь варварский способ «борьбы» представлялся ему вполне приемлемым и даже достойным. Так что создание токсикологической лаборатории явилось логическим следствием и практической реализацией его стратегических замыслов. Лаборатория эта разрабатывала и производила не оружие, а яды, — значит бороться с «врагами» предполагалось именно этим способом. Заведомо преступная организация получила таким образом видимость легитимности. Тяготевший к конспиративным эвфемизмам (впоследствии это стало традицией на протяжении всей советской истории), Ленин дал ей «нейтральное» название «Специальный кабинет» и подчинил ее лично себе как председателю Совета Народных Комиссаров. Перед сотрудниками «кабинета» без всякого камуфляжа была поставлена задача создавать и совершенствовать яды, предназначенные для убийства «врагов». Существует версия, и она отнюдь не кажется плодом богатого воображения, что сам же Ленин и стал вскоре одной из первых жертв своего, тщательно законспирированного, создания — по известному принципу «не рой другому яму…» <…>
<…> Созданный еще Лениным и оставшийся в его личном подчинении «Специальный кабинет» по производству и хранению ядов вряд ли исчез после его смерти, хотя никаких признаков активности этого кабинета в течение нескольких лет не наблюдалось. Возможно, потому, что носил он скорее дилетантский, чем профессиональный характер, яды, там хранившиеся, были известны и ранее и использовались лишь время от времени. Лубянка предпочитала более традиционные и более простые средства уничтожения неугодных. В начале тридцатых годов ситуация изменилась. Отчасти это было связано с тем, что к руководству спецслужбами фактически пришел Генрих Ягода, который еще за десять лет до этого возлагал на отравляющие вещества большие надежды. Он все еще был лишь заместителем руководителя тайной полиции, но его прямой начальник, председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский, был тяжело болен, в работе участия не принимал — все рычаги лубянской власти сосредоточились в руках Ягоды. Именно при нем неоднократно менявший свое название, ленинский спецкабинет перекочевал под крыло спецслужб и оформился в самостоятельное подразделение, а возглавить его было поручено очень модному в то время доктору Игнатию Казакову. Этот медик прославился своими экспериментами по лечению, с помощью им открытого и запатентованного метода, таких болезней, которые считались неизлечимыми или в лучшем случае с трудом поддающимися лечению.
Его метод лечения так называемыми лизатами многие считали шарлатанством и знахарством, но за помощью к Казакову обратился не кто-нибудь, а Сталин, почувствовавший после лечения лизатами довольно существенное улучшение. Среди многих других недугов, Сталина мучил хронический псориаз — чешуйчатый лишай, поразивший своими болезненными бляшками его поясницу, локти, колени. Традиционные методы лечения этой болезни с ее неразгаданной этимологией успеха не приносили. В любом случае она была результатом дисфункции желез внутренней секреции, а ее-то и стремился преодолеть Казаков с помощью введения в организм препарата соответствующей железы — лизата. Тем же способом он лечил импотенцию, которой страдало едва ли не большинство высших партийных сановников. Есть все основания полагать, что именно Казаков был прототипом профессора Преображенского из повести Михаила Булгакова «Собачье сердце».
Авторитет и популярность Казакова были столь велики, что с санкции Сталина в Москве специально для него был создан научно-исследовательский институт обмена веществ и эндокринных расстройств, существовавший на правах закрытого кремлевского медицинского учреждения, который обслуживал номенклатурную элиту. Его-то и пригласили возглавить специальную лабораторию ОГПУ. После смерти Менжинского и преобразования ОГПУ в НКВД наркомом стал Ягода, и спецлаборатория оказалась в его личном и непосредственном подчинении. А для придания ее работе особой значимости и создания видимости той пользы, которую она приносит не спецслужбам, а мировой науке, исследовательские проекты по тематике лаборатории разрабатывались и осуществлялись специалистами института биохимии Академии Наук, возглавлявшегося старым революционером-народовольцем, действительно крупнейшим ученым, академиком Алексеем Бахом. Архивные находки свидетельствуют, что прославленный ученый не только возглавлял институт, но еще и был руководителем группы его сотрудников, которая втайне выполняла задания НКВД. Благодарный Кремль сделал своего престарелого служаку депутатом первого, «свободно избранного» Верховного Совета и даже предоставил ему почетное право открыть его первое заседание. 1934 год отмечен и первыми наглядными проявлениями эффективности работы лаборатории. О гибели сына М. Горького — Максима Пешкова, как и гибели Пешкова-отца — писателя М. Горького два года спустя, подробно рассказано в моей книге The Murder of Maxim Gorky: An Early Victim of Stalin’s Purge of intellectuals (Enigma-books. New York. 2007). Одновременно с Максом Пешковым, с интервалом всего в один день, умер и номинальный председатель ОГПУ Рудольф Менжинский. Несомненно, ему помогли умереть, чтобы как можно скорее освободить место для Ягоды. И столь же несомненно, что это было сделано, если не по указанию, то с благословения Сталина, который в то время делал ставку на Ягоду как на своего вернейшего слугу, чьими руками можно устранить всех, кто мешал вождю.
Правда о дьявольской кухне засекреченных токсикологов, возможно, долго еще оставалась бы тайной для непосвященных, но на третьем Большом московском процессе (март 1938) Сталин устами прокурора Вышинского решил громогласно объявить о ее существовании. Материалы этого процесса всеми, и давно, с полным основанием признаны чудовищной фальсификацией, но одно исключение я бы все-таки сделал. Осмеливаюсь полагать, что эпизоды отравлений или убийств, совершенных иным способом, которые вменялись в вину некоторым подсудимым, действительно имели место, но с одной, весьма существенной, оговоркой: все они были совершены не шпионами и изменниками родины, не против Сталина и его руководства, а точно наоборот — по прямому указанию самого Сталина, который устранял таким образом вовсе не своих соратников и друзей, каковыми они представали в прокурорской риторике Вышинского, а лиц, ставших по разным причинам ему неугодными. Просто свои преступления он сваливал на других, выворачивая истину наизнанку. Поэтому все, что в материалах процесса относится к обвинению в убийствах, заслуживает внимательного изучения, — с учетом, конечно, того поправочного коэффициента, о котором сказано выше.
Секретарь Ягоды и всего НКВД Павел Буланов дал на суде такие показания: «Ягода исключительно интересовался ядами <…> Такая заинтересованность появилась у него примерно с 1934 года <…> Он свел чрезвычайно близкое знакомство с рядом химиков, давал им прямое задание о постройке, вернее, об организации химической лаборатории. Все время при этом подчеркивалось, что она должна находиться в распоряжении Ягоды, так как в его арсенале нет достаточного количества ядов как средства, необходимого для <…> целей убийства. <…> Организация этой лаборатории была реальным фактом. Это я знаю потому, что мне лично он приказал подыскать соответствующее помещение и передать его определенным лицам. <…> Ягода предупредил меня, что это настолько важное дело, что указанным лицам нужно предоставлять неограниченные средства, не контролировать их расходование».
Поразительно, что Буланов — подчиняясь, разумеется, велению следователей, — не называет имена «определенных» и «указанных» лиц, как и местоположение «соответствующего» помещения, а прокурор Вышинский этими данными, которые должны были бы, казалось, подкрепить обвинение, даже не интересуется — делает вид, что не услышал. Смысл ясен: существование лаборатории надо связать только с Ягодой, создать впечатление, что с его уходом она ликвидирована. Огласить имена «ряда химиков», продолжающих трудиться над созданием ядов, было бы тоже совсем некстати <…>.
<…> Начиная с 1937 года, секретная токсилогическая лаборатория, все еще формально числившаяся в составе института биохимии Академии Наук, была — теперь уже тоже формально — переведена в НКВД и поставлена в подчинение начальнику «специального (слово „специальный“ стало неотъемлемой частью советской конспиративной терминологии) отдела оперативной техники» при лубянской комендатуре. Она получила наименование «Лаборатории Х». Во главе лаборатории поставили профессора Григория Майрановского, который, для отвода глаз и для придания своей работе благообразного облика, занимался ранее в институте биохимии исследованиями влияния смертоносных газов и ядов на злокачественные опухоли. Человек, который ничуть не менее, чем пресловутые нацистские палачи с медицинским дипломом — Менгеле или Ариберт Хайм, имеет право на кличку «Доктор Смерть», — считался в мире советской науки одним из виднейших борцов с онкологическими заболеваниями и был весьма уважаем в медицинских кругах!
Лабораторию поместили рядом с основным блоком НКВД, в Варсонофьевском переулке (дом номер 11), по соседству с комендатурой и расстрельным подвалом (дом номер 6): эти два помещения были связаны друг с другом подземным ходом, как и весь блок зданий на Варсонофьевском — с основным корпусом Лубянки, а последняя — с расположенной по другую сторону площади Военной коллегией Верховного суда, ежедневно выносившей десятки смертных приговоров. В подвалах комендатуры казнили обреченных на смерть — здесь эти приговоры и приводили в исполнение — сотни, если не тысячи. Отсюда ночами трупы расстрелянных вывозили в крематорий. Так что тесное соседство лаборатории ядов и расстрельных подвалов имело свою несомненную логику.
Лишь в самое последнее время вскрылась еще одна тайна: под Москвой, в дачном поселке Кучино, из-за перенаселенности основной лубянской тюрьмы, существовала другая засекреченная «внутренняя тюрьма» органов госбезопасности, и ей для удобства был придан филиал лаборатории, чтобы объекты для экспериментов были тут же, под рукой. Не только о работе лаборатории, но даже о самом ее существовании, был осведомлен лишь крайне узкий круг людей — считанные единицы. В 1939 году «лаборатория Х» была включена в состав 4-го специального (разумеется, «специального»!) отдела НКВД. У нее появился свой бюджет: на разработку ядов для осуществления индивидуального террора в Кремле не скупились. Позже она перейдет в отдел «С» — начальная буква все того же слова «специальный» — и будет неоднократно менять название. В шестидесятые-семидесятые годы, например, она будет называться «Специальной лабораторией № 12 института специальных и новых технологий Комитета государственной безопасности». Как бы она ни называлась, суть ее оставалась все той же. И такой же останется до наших дней.
Наряду с токсикологической, в структуре Лубянки существовала и бактериологическая лаборатория, вырабатывавшая свои средства как для индивидуального, так и для массового террора. Ее возглавлял профессор Сергей Муромцев, дипломированный врач и химик, кадровый полковник спецслужб. Он занимался модификацией бактерий, выращивал их штаммы, способные избирательно поражать отдельные органы, а также возбудителей болезней, стойких ко всем существовавшим на тот момент видам лекарств. В качестве подопытных в его лаборатории использовались не мыши и кролики, а только живые люди из числа арестантов. Есть свидетельства о том, что он разработал методику, позволявшую спровоцировать разрыв кровеносных сосудов мозга. Лишь в 1948 году его вознаградят, сделав действительным членом Сельскохозяйственной Академии как одного из страстных борцов с генетикой, с вейсманизмом и морганизмом, но учтут при этом беспорочную службу в качестве профессионального отравителя. Его имя войдет в контролируемые государством энциклопедии как выдающегося ученого, а в начале девяностых годов, когда он будет разоблачен как шарлатан и убийца, тихо из них исчезнет.
Криминалистике давно известно, что некая магическая сила тянет преступника на место совершения преступления. Точно по тому же психологическому закону сталинский прокурор Вышинский разглагольствовал на показательном процессе в Москве (март 1938) о механике и методологии отравлений, демонстрируя свою нахватанную эрудицию и уделяя не имеющей прямого отношения к содержанию обвинения проблеме непомерно большое место. Это была по существу программа действий лаборатории ядов, загримированная под историческое эссе.
«В целом ряде случаев, — вещал Вышинский с обвинительной трибуны urbi et orbi, — отравление совершается таким образом, чтобы можно было самый факт отравления объяснить <…> естественной смертью от болезни. <…> Отравление, по современным научным воззрениям, это есть один из видов, и притом самый опасный вид, так называемого в науке изменнического убийства (что за наука пользуется такой терминологией, Вышинский не уточнил. — А.В.), опасность которого заключается в том, что для его осуществления никаких специфических, губительных для человеческой жизни средств, не требуется, что могут быть использованы в этих преступных целях любые средства. Как об этом говорит и учит нас история, для такого отравления необходимо лишь тайное введение в организм какого бы то ни было вещества, способного привести к сокращению времени жизни или к смерти. А таким веществом является вовсе не всегда то, что специально называется ядом. Ведь целый ряд лекарственных средств по самой своей природе и характеру годятся для этого, и этим часто пользуются преступники».
Казалось, можно было и не продолжать эту дилетантскую и косноязычную лекцию по фармакологии, совершенно неуместную для обвинительной речи по конкретному делу, но Вышинский не может остановиться, упиваясь своим красноречием и своей эрудицией и невольно выдавая тем самым многообразие вариантов, изучением которых занята лаборатория, при том что о существовании и деятельности ее иные из подсудимых знали лучше, чем он, но вынуждены были помалкивать. «Известны из истории, например, из Тацита, такие случаи как убийство Сеяна таким ядом, что, казалось, будто Сеян умер от обыкновенной болезни. В этом и заключается искусство преступления. Известно, что Филипп II весьма широко пользовался для отравления ядом, который нельзя было обнаружить даже при тщательном исследовании, ядом, который был им назван „Requiescat in pace“ (пусть почиет в мире). Известно, что Иоанн Кастильский был отравлен при помощи отравленной обуви. Известно, наконец, что папа Климент II был убит при помощи дыма от отравленной свечи. Следовательно, известны способы убийства людей с использованием убийцами своего привилегированного положения и со знанием химии, медицины и фармакологии — способы самые разнообразные» <…>.
<…> По лубянской логике весь этот набор примеров должен был показать, что подсудимые-отравители просто-напросто хорошо изучили исторические сочинения и воспользовались опытом предков. Однако ораторы, совсем по Фрейду, невольно выболтали программу работы секретной лаборатории ядов, где действительно отрабатывались «способы самые разнообразные», в том числе и убийства «через какие-нибудь вещи», но главное — такие яды, которые не оставляют следов. С абсолютной четкостью это сформулировал на тайном следствии 21 июля 1939 года, когда Сталин, заметая следы, стал уничтожать самих палачей, бывший начальник 12 отдела НКВД Семен Жуковский. Его показания из секретного двухтомного следственного дела, хранящегося в архиве Главной военной прокуратуры (№ 975 026), поразительны тем, что раскрывают не тайны прошлого, а тайны настоящего, — ведь лаборатория продолжала заниматься тем же самым и после того, как ее преступные деяния стали предметом расследования. Понять этот кафкианский абсурдизм невозможно. И однако же реальность такова.
Вот что рассказывал Жуковский, разоблачая уже арестованного к тому времени наркома внутренних дел Ежова, который «поставил перед нами задачу о выработке ядов <…>, поработать над вопросом ядов моментально действующих, которые можно бы применять на людях, но без видимых последствий отравления. <…> Те яды, которые вырабатывались в лаборатории, раньше имели какой-то привкус или оставляли следы их применения в организме человека. Мы <…> ставили задачу выработать в лаборатории такие яды, которые были бы без всякого привкуса, чтобы их можно было применять в вине, напитках, пище, не изменяя вкуса и цвета пищи и напитков. Предлагали отдельно изобрести яды моментального и запоздалого действия, при этом, чтобы применение их не вызывало видимых разрушений в человеческом организме, то есть чтобы при вскрытии трупа убитого ядами человека нельзя было установить, что в его убийстве применялись яды. По всем этим вопросам проводились консультации у виднейших профессоров-химиков, не говоря им о целях выработки этих ядов. Кроме того, для работы в лаборатории привлекли специалистов-химиков из арестованных, например, Фишмана — бывшего начальника химического управления Красной Армии, Великанова — бывшего профессора химической Академии Красной Армии и других». Таким образом, обреченные на смерть были вынуждены готовить к смерти других обреченных: модель, по-разному успешно отработанная и Гитлером, и Сталиным.
Для координации работ по выполнению столь ответственного задания и был приглашен узкий специалист именно в сфере отравлений — полковник госбезопасности, профессор Григорий Майрановский, который вскоре после завершения судебного процесса, где витийствовал Вышинский со своими историческими экскурсами, надолго возглавил токсикологическую лабораторию НКВД. Пожалуй «Доктора Смерть» с полным основанием можно переименовать в «Доктора Кошмарной Смерти», она настигала людей в таких масштабах, которые и не снились его предшественникам. Работа лаборатории под началом Майрановского развернулась вовсю, когда на место арестованного, а затем и казненного, Ежова пришел Лаврентий Берия.
В послевоенный период вовсю развернулась деятельность лаборатории ядов, ведущей свое официальное (то есть юридическое, а не фактическое) существование с 1938 года. Именно тогда за ней был закреплен статус действующего подразделения в составе наркомата внутренних дел. Токсикологическая (полковник Майрановский) и бактериологическая (полковник Муромцев) лаборатории вошли в состав 4-го главного управления лубянского ведомства. Любимым коньком Майрановского стала «научная разработка» препаратов, которые смогли бы обеспечить проверку достоверности свидетельских показаний, то есть некий «химический», а не физический, «детектор лжи». Лубянский профессор долгие годы бился над разработкой такого реактива, инъекция которого заставила бы человека развязать язык и выбалтывать все, что он знает, без каких-либо тормозов, не имея возможности что-либо скрыть или исказить. Это была, конечно, очень заманчивая идея — крючок, на который должны были клюнуть спецслужбы, но они почему-то ждали от лаборатории совсем иных свершений.
Документ, содержащийся в упомянутом выше архивном досье Эйтингона (Наум Этингон, генерал-майор госбезопасности, один из разработчиков операции по ликвидации Льва Троцкого. — «МБХ медиа»), повествует об этом так: «Совершая тягчайшие преступления против человечности, /в лаборатории/ испытывали смертоносные мучительные яды и сильнодействующие вещества на живых людях. Ввиду отсутствия документации, невозможно установить, над кем персонально производились опыты по использованию ядов, однако выяснено, что бесчеловечные эксперименты имели место в отношении большого количества людей (по новейшим данным, не менее чем ста пятидесяти. — А.В.)». Для отвода глаз или, точнее, для иллюзии оправдания в своих же глазах, лабораторным профессорам сообщалось, что все «подопытные» приговорены к высшей мере наказания, а способ исполнения приговора может быть, дескать, любым, поскольку в законе он никак не определен. Это была чистейшая ложь: сталинские законы не предусматривали не конкретизированной «смертной казни» — по советской юридической терминологии, вошедшей в закон, она именовалась «высшей мерой социальной защиты (впоследствии — высшей мерой наказания) — расстрелом». Только так, и никак иначе! Значит, профессоров просто вводили в заблуждение, хотя вряд ли они нуждались в какой-либо правовой аргументации. При этом имена «приговоренных» не разглашались — их анонимно доставлял в лабораторию комендант Лубянки Василий Блохин, тем более, что комендатура и лаборатория ядов располагались в одном и том же здании.
«Мы говорили им (доставленным для экзекуции. — А.В.), — рассказывал вызванный в суд как свидетель по делу своих бывших шефов (1958 год) арестант Григорий Майрановский (до ареста возглавлял токсикологическую лабораторию НКВД), — что это камера Прокурора СССР, что прежде чем попасть к нему на прием, надо пройти медицинский осмотр. Фамилии доставленных я не знал и в протоколах исследования по спецлаборатории фамилии умерщвленных также не указывались. <…> Летом 1949 года в лабораторию, где я вел опыты исследования ядов на людях, доставили человека. Судоплатов и Эйтингон (руководители управления, в которое входила лаборатория. — А.В.) мне сказали, что нужно подготовиться к якобы медосмотру этого человека, причем в процессе осмотра сделать ему укол курарина. Эйтингон пожелал сам присутствовать на этой процедуре. Ввели человека, которого я стал осматривать как врач. Эйтингон с ним разговаривал, а затем сказал, что ему нужно сделать профилактический укол. Это для меня было сигналом. Я предложил человеку лечь на кушетку, он беспрекословно лег, и я сделал ему укол курарина. Как и обычно, смерть наступила через 10−11 минут. Позднее мне Эйтингон говорил, что человек этот не был приговорен к высшей мере наказания, а его просто нужно было ликвидировать…».
Майрановский «забыл» уточнить, что смерть наступала в адских мучениях, и за агонией жертвы он, вместе с Эйтингоном или другими соучастниками, наблюдал через глазок наглухо заклепанной металлической двери. «Целью присутствия Эйтингона, — подтвердил Майрановский, — было убедиться в действенности препарата, так как операция санкционировалась Сталиным. (Этим, пожалуй, сказано все! — А.В.). Если смертельного исхода не наступало, что случалось крайне редко, и испытуемый (так профессор называет жертву варварской экзекуции. — А.В.) поправлялся, на нем же испытывался и другой яд. Максимально допустимое число попыток на одном человеке — три». То есть в третий раз его доканывали уже окончательно, а если и это не удавалось, просто пристреливали.
Весьма существенно и следующее признание Майрановского: «Мы получали задание готовить различные яды — как быстродействующие, так и такие, которые приводят к смерти через определенное время». Как мы увидим в дальнейшем, «медленно», но неотвратимо, действующие яды пригодятся наследникам Майрановского, ими будут пользоваться ничуть не реже, чем ядами, сражающими моментально, и они даже будут чаще востребованы в новых политических условиях, создавая более убедительную маскировку убийства под смерть от «обычного» тяжкого недуга. Главным критерием пригодности того или иного яда, созданного в этой дьявольской лаборатории, всегда было одно: по вкусу, запаху и другим параметрам, равно как и по следам, оставленным в организме, он не должен быть распознан ни жертвой, ни экспертами, исследующими причины смерти.
На живых людях Майрановский и его коллеги — почти все с учеными званиями и степенями — испытывали различные яды и их производные. Начальство не было, к примеру, удовлетворено результатами действия дигитоксина: смерть после страшных мучений наступала через три-четыре, а то и через десять дней. Для террористических акций в большинстве случаев это не подходило. Затем перешли на карбиломинхолинхлорид (препарат К-2): испытуемый на глазах уменьшался в росте, слабел, как бы высыхал. Затем наступала смерть. Понаслаждавшись муками жертв, высокое начальство отвергло и этот яд: он тоже не подходил для их, далеко идущих, целей, особенно для террористических операций за границей. Изобрели еще один способ: стрельба облегченными пустотелыми пулями, где пустоты заполнены ядовитым аконитином. Из бесшумного оружия производился выстрел в мягкие ткани — с таким расчетом, чтобы смерть наступила не от самого выстрела, а от яда, который она принесла с собой в организм жертвы. Задача была лишь в том, чтобы пуля не прошла насквозь, а в мягких тканях застряла. Для этого нужны были не только искусные отравители, но и искусные стрелки. Мастерами этого дела Лубянка располагала всегда.
Восстанавливая кошмарные лубянские тайны по обрывкам доступных и оставшихся после тотальной архивной чистки документов, можно прийти к выводу, что адовым мукам «во время экспериментов» подверглись в лаборатории не только советские узники, но и немцы, американцы, поляки, японцы, корейцы, китайцы. Есть данные, что после войны отравлению в лаборатории подверглась большая группа переживших чудом Большой Террор или спасшихся в подполье немецких антифашистов — деятелей Коминтерна. Имена их неизвестны. Похоже, они были сражены моментально действовавшим ядом и, таким образом, избежали мук. В протоколах некоторых допросов, имевших место в разное время и оказавшихся временно доступными в начале девяностых годов, мимоходом, как бы невзначай, говорится и о том, что среди намечавшихся жертв отравлений ядами, проверенными на подопытных токсикологической лаборатории, были Гитлер, Муссолини и даже Уинстон Черчилль. Увы, дознаться, как именно, чем и когда лубянские умельцы собирались отравить боевого союзника Советского Союза во время мировой войны, не удалось <…>.
<…> Кажется, за очень малым исключением, уже никто не сомневается в том, каким был истинный конец знаменитого Рауля Валленберга, шведского дипломата, спасавшего в Будапеште от депортации и уничтожения венгерских евреев, а затем сгинувшего в лубянских застенках <…>.
<…> Хотя похищение Валленберга советской контрразведкой было для всех очевидно, официальные власти категорически этот факт отрицали, неоднократно заявляя, что о его местонахождении им ничего не известно. Зато в пятидесятые годы, во время хрущевской оттепели, признав его смерть от «сердечной недостаточности» в советской тюрьме, Лубянка намеренно распустила слух о том, что Валленберг жив, и непрерывно находились свидетели, которые «лично» встречались с ним то в тюрьме, то в лагере, то в психиатрической клинике, а то и в обычной больнице. Продержавшийся полвека, этот, вселявший напрасные надежды, миф, надо думать, уже полностью отвергнут и родственниками Валленберга, и шведскими официальными органами. На самом деле, оболганный и униженный, «праведник мира» Рауль Валленберг окончил жизнь 17 июля 1947 года все в той же зловещей лаборатории ядов, где спасителя евреев доконал своим курарином еврей Майрановский. Факт гибели Валленберга в лубянской тюрьме, притом именно в этот день, признан еще советскими и подтвержден нынешними российскими государственными структурами, но от обсуждения вопроса о том, как конкретно он был уничтожен, Москва всегда уклонялась и столь же решительно уклоняется до сих пор: пришедшие ныне к власти в стране наследники доблестных спецслужб не находят в себе мужества признать наличие легального департамента тайного террора и опубликовать список его жертв. В условиях путинской политики восхваления «славного прошлого» лубянских служб, из которых он сам и вышел, рассчитывать на такое признание никак не приходится <…>.
<…> Создается ощущение, что в послевоенные годы, особенно на рубеже сороковых и пятидесятых годов, террористический департамент Лубянки получил своеобразную carte blanche и развернул свою деятельность в полную силу. Именно в это время интенсивно разрабатываются новые, не применявшиеся ранее, яды: рицин, таллий, колхицин. Бурно совершенствуется современная техника убийств. Разработаны различные устройства карманных размеров, загримированные под спичечные коробки, портсигары, портмоне, бонбоньерки, парфюмерные флакончики и прочее, стреляющие отравленными пулями дум-дум или стеклянными ампулами с синильной кислотой: в последнем варианте смерть наступала как бы от инфаркта миокарда. <…>
<…> Первого официального признания исключительной полезности работ, производимых лубянскими учеными, их высокого научного уровня и перспективности удостоился один из руководящих деятелей лаборатории ядов, профессор, полковник спецслужб Сергей Муромцев: за разработанное им специальное оборудование для распыления бацилл чумы ему присудили Сталинскую премию. Чекисты ликовали: террор становился неотъемлемой и признанной частью высокой науки. Коллеги Муромцева имели все основания ждать и других наград <…>.
<…> В начале пятидесятых на «лабораторщиков» и на их шефов начались гонения, и работа столь хорошо налаженного механизма свернулась. На время, но все же свернулась. Никаких перемен в системе государственного терроризма, конечно, не произошло. Но пришла пора очередной смены кадров. И поводом, и причиной послужила развернувшаяся борьба с «сионистским заговором» в недрах госбезопасности. Значительный перевес евреев в кадрах этих служб, действительно, имел место, но все они верой и правдой служили кремлевскому боссу и палачествовали без всякого смущения и без каких-либо тормозов наряду с православными. Но Сталин обвинил их, в частности, в том, что разрабатывая в тайниках лаборатории никому не ведомые яды и совершенствуя технику отравления, как и убийств иными способами, они готовили устранение его самого. Арестовали Эйтингона и Судоплатова (он был женат на еврейке), арестовали генералов Леонида Райхмана и Якова Матусова, арестовали, естественно, и Майрановского. Очередному аресту подвергся и сын Якова Свердлова — первого советского «президента», «правой руки» Ленина — Андрей Свердлов, бывший в юности троцкистом и вольнодумцем, но при первом же попадании в казематы Лубянки, еще в 1935 году, сдавшийся на милость победителей и превратившийся в самого злобного, самого жестокого палача. При обыске в его квартире обнаружили несколько ампул сильнодействующих ядов, взрывные устройства с часовым механизмом, замаскированные под шкатулку, коробку от духов и пресс-папье, пистолеты, винтовки и даже гранаты. Он утверждал, что готовился сражаться с нацистами, если те захватят Москву, но мог ли Сталин поверить такой примитивной сказке?! Любимого вождя Андрей Свердлов травить, конечно, не собирался, у него на примете были совсем иные жертвы, но идентифицировать их никто не собирался, поскольку выбор был сделан Самим. История этого перевертыша и негодяя, глумившегося в пыточных кабинетах над своими недавними друзьями по детским играм в кремлевском дворе, право, заслуживает стать сюжетом захватывающего романа, и, если дойдут руки, я бы его с удовольствием написал.
Майрановский же отделался странным наказанием. Странным не по санкции (он схлопотал 10 лет тюрьмы), а по мотивировке: его осудили уже после смерти Сталина отнюдь не за палачество, не за садизм, а за «хранение отравляющих веществ в домашних условиях»: убедительное подтверждение того, что разработка ядов и уничтожение с их помощью людей было полностью санкционированной деятельностью Доктора Смерть, но никак не его прихотью или хобби. Он отсидел весь срок, «от звонка до звонка», освободился в декабре 1961 года, хотя за «уважаемого профессора» усиленно хлопотал другой профессор, даже академик, — Николай Блохин (однофамилец бывшего лубянского коменданта), главный онколог Советского Союза. Он уверял, что Майрановский делал благое дело, поскольку разработанные им яды будто бы могли пригодиться для поражения раковых клеток. Доктору Смерть запретили жить в столице и в больших городах, отправили в Дагестан, в Махачкалу, дав ему для работы какую-то, эвакуированную из Москвы еще во время войны, химическую лабораторию — совсем не ту, что прежде, и с другими задачами. С таким нерациональным использованием своего таланта он смириться не мог, некстати (просто по глупости!) обратился за помощью к Хрущеву, напоминая ему, что в 1947 году они встречались в спецпоезде, когда Майрановский, под его покровительством, готовил убийство в Ужгороде (Закарпатская Украина) архиепископа Ромжи.
Итог был таким. В декабре 1964 года Доктор Смерть приехал в Москву для встречи с академиком Блохиным, на которого у него по-прежнему был главный расчет: для того не существовало закрытых дверей, ведь услугами главного онколога страны пользовалась или при случае была вынуждена воспользоваться вся кремлевская верхушка. Заодно Майрановский посетил для обследования и элитный московский госпиталь. Здесь же, в больничном коридоре, после посещения врачебного кабинета, неожиданно и скончался. Диагноз был таким же, как и у Рауля Валленберга, и у сотен других его жертв: сердечная недостаточность.
Последняя глава книги «Лаборатория ядов. От Ленина — до Путина», которую Аркадий Ваксберг закончил в 2010 году за несколько месяцев до смерти, называется «Продолжение следует»:
Когда книга еще была только задумана, автор знал, что конца у нее не будет. Не может быть. Ибо давно уже для всех очевидно: список жертв «лаборатории ядов» не закрыт, его пополнение неизбежно.
«С государственным терроризмом покончено давным-давно». Сначала покончено в Советском Союзе, потом в постсоветской России. Деклараций такого рода, озвученных самыми высокими представителями власти, хватало и хватает с избытком. Но печальная реальность никак не позволяет принять их всерьез. Убийства или покушения на убийства, в которых явно прослеживался след кремлевских заказчиков и лубянских исполнителей, следовали одно за другим. Иногда они поражали своей масштабностью и жестокостью, как, скажем, безжалостные взрывы жилых домов в Москве накануне выборов любимого президента. И каждый раз казалось, что вот теперь-то, быть может, эта вакханалия, действительно, прекратится, потому что нельзя же до бесконечности проделывать подобные номера на глазах у всего мира, нисколечко не считаясь с тем, что называется общественным мнением. Но ментальность людей, вообще не имеющих представления о том, что такое общество (общество, а не «народ»), позволяет не считаться ни с чем. Цель оправдывает средства — этим постыдным принципом, которого Сталин и сталинисты никогда не стыдились, руководствуются их наследники и по сей день.
Некоторое успокоение должны были внести вдруг появившиеся, одно за другим, сенсационные сообщения, что появился прогресс в раскрытии обстоятельств, связанных с отравлением Ивана Кивелиди и загадочной смертью Юрия Щекочихина. Арестовали какого-то, никому не ведомого, персонажа, который будто бы решил избавиться от конкурента, которым был для него Кивелиди, и пошел на такое экзотическое, сложнейшее по технологии, убийство. Как будто любой и каждый в состоянии осуществить то, что с превеликим трудом доступно лишь профессионалам высочайшей квалификации. С тех пор никаких известий о движении этого дела не поступало. Почти одновременно появилась информация о продолжающемся будто бы следствии по делу о «Трех китах», причем оказалось, что следствие пришло к тем же выводам, которые давным-давно сделал Юрий Щекочихин. Имя его при этом не упоминалось, как и не было никакой ссылки на то, что эти события хоть как-то связаны с его гибелью. Сообщалось также, что два десятка генералов таможенной службы лишились в связи с новейшими разоблачениями своих постов. Единственным отзвуком этой сенсации стало проникшее в печать куда более сенсационное сообщение: по данным, полученным журналистами, все уволенные генералы, оказывается, уволены лишь на бумаге, а в действительности занимают прежние посты, пребывая в тех же самых служебных кабинетах.
Обе эти сенсации тотчас заглохли, никаких новых известий на сей предмет не поступало. Случайно ли, что и та, и другая утешительная информация появилась непосредственно перед саммитом «Большой восьмерки» в Петербурге? Не имелась ли в виду простейшая цель: успокоить мировое общественное мнение, предотвратить возможные вопросы высоких гостей и докучливых журналистов, показать, что российская юстиция не дремлет, что она неутомимо борется с коррупцией, разоблачает преступников, какими бы они ни были?
Итак, краткий постскриптум к книге «Лаборатория ядов» должен был всего лишь уведомить читателя, что рассказ не имеет конца, поскольку реальность к завершающей точке не располагает. Неизбежность новых жертв предполагалась, это очевидно любому, кто непредвзято следит за эволюцией современной российской политики. Но то, что в действительности произошло, прогнозировать было едва ли возможно. По какому-то, едва ли не мистическому, совпадению первичный выход французского издания этой книги совпал с последовавшими один за другим террористическими актами, потрясшими весь мир. Их дерзость и беспримерный цинизм позволяют говорить о том, что государственный терроризм набирает силу и вновь становится непременным атрибутом кремлевской политики.
Зоя Светова
