Каждый день несколько сотен чеченцев садятся в электричку в белорусском Бресте и едут через границу в польский Тересполь. Польские власти пропускают не больше двух семей в день, но чеченцы пробуют снова и снова, хотя для этого многим из них приходится жить на вокзале. Глава Чечни Рамзан Кадыров уже заявил, что люди в Бресте — это не беженцы, а «заложники спецслужб европейских стран, которые соблазняют чеченцев рассказами о райской жизни». Спецкор «Медузы» Илья Азар отправился в Брест, чтобы узнать, что там происходит, — и записал монологи нескольких беженцев о том, почему они пытаются уехать в Европу и как в Чечне притесняют, пытают и убивают людей.
Монструозное сталинское здание железнодорожного вокзала в Бресте — мост из Союзного государства России и Белоруссии в Европу. Двадцать минут на электричке (чтобы сесть в нее, не нужно иметь в паспорте шенгенскую визу), и ты уже в польском Тересполе. Число беженцев, пытающихся попасть на Запад таким образом, резко выросло еще летом 2015 года. Прошлой осенью брестские пограничники сообщали, что если в январе 2015-го жители российского Кавказа и Средней Азии совершили 700 попыток переезда границы, то в июле — уже около двух тысяч, а в августе — более восьми тысяч.
«Тогда все было просто. Приезжали, допустим, 100 чеченцев, и 70 человек из них пропускали в тот же день, а на следующий — оставшихся 30», — говорит Вячеслав Панасюк, координатор юридического направления Миссии помощи беженцам в городе Бресте, созданной правозащитной организацией Human Constanta. Все изменилось с приходом в Польше к власти консервативной партии «Право и справедливость» и наплывом в Европу сирийских беженцев. «По Польше прокатились митинги под лозунгами „Польша не мусульманская страна“, а многие поляки тогда говорили: „Идите вы с сирийцами, у нас и так уже много чеченцев“», — рассказывает Панасюк.
Свою миссию Human Constanta развернула в Бресте в сентябре 2016 года, когда на чеченских беженцев обратили внимание российские и международные СМИ. Произошло это после протестного митинга, на котором чеченцы требовали от польских пограничников хотя бы принимать у них заявления на получение статуса беженцев (как того требует соответствующая Женевская конвенция) — потому что чаще всего те просто отправляли их обратно в Белоруссию.
По словам Панасюка, сейчас в Бресте не меньше тысячи чеченских беженцев, и их поток не иссякает. «В сентябре 2016-го каждый день в поезде ездили 400–600 человек, потому что скоро зима и нужно побыстрее проехать. Сейчас семьи в основном сидят по квартирам, денег уже особенно нет, и в поездах ездят по 200 человек. Количество их не уменьшается, потому что мы постоянно отмечаем новых беженцев», — рассказывал мне правозащитник 13 ноября. Накануне в город приехали семь чеченских семей, в каждой из которых в среднем пять человек.
Сам Панасюк находится в Бресте постоянно — его коллеги время от времени приезжают ему на помощь. «Первый раз я приехал на четыре дня, анкетировал людей, много записей видел — например, кадыровцы присылают людям записи, как они сами их насиловали, и угрожают опубликовать, — рассказывает координатор Миссии помощи. — У меня из-за стресса так слетел иммунитет, что я слег на неделю с температурой. Потом приехал уже с эмоциональным блоком, потому что невозможно через себя все это постоянно пропускать. Новые люди просто фигеют от того, что здесь происходит, и от того, почему люди бегут». Правозащитник уточняет, что из разговоров с беженцами понял, что в последнее время в Чечне «начали прессовать» не только ваххабитов или критиков Кадырова, но и мужчин, которые воевали на стороне самопровозглашенной Ичкерии в первой и второй войнах в 1990-х.
Вячеславу Панасюку 22 года, в миссии Human Constanta он работает с начала сентября
Фото: Максим Сарычев для «Медузы»
Большинство беженцев живут в Бресте в съемных квартирах — Панасюк говорит, что местные жители уже сориентировались в ситуации и начали на ней зарабатывать. «Многие [жители Бреста] уже пересняли квартиры и сдают однушки по 300 евро в месяц, хотя на такие деньги можно снять квартиру с евроремонтом в центре Минска. Многие сдают только посуточно — по 20 евро в день, — рассказывает Панасюк. — Местные поувольнялись с работ, возят чеченцев на машине на попытку [проехать], встречают их, помогают вещи погрузить. В общем, Брест отлично живет теперь». Белорусская железная дорога тоже получает не меньше 80 тысяч евро в месяц благодаря попыткам людей сбежать в Евросоюз.
Несмотря на давление правозащитных организаций, Польша свою позицию в отношении беженцев не смягчает. По подсчетам Human Constanta, до середины октября через границу пропускали примерно 20 человек в сутки; в ноябре — и вовсе не больше десяти человек (то есть одной-двух семей). Критерии поляков неясны, поэтому каждая поездка — лотерея. Билет в Тересполь и обратно стоит девять евро. После нескольких десятков попыток и двух месяцев аренды съемных квартир у многих чеченцев кончились деньги. Они живут и спят в зале ожидания на вокзале. Чеченцы, живущие на Западе, по словам Панасюка, регулярно присылают деньги тем, кто застрял в Бресте.
От вокзала к центру города через пути ведет длинный виадук. С другой стороны к нему жмется непритязательный кабак «Статус». Здесь два зала: в одном — дешевое пиво и стоячие места, в другом — дискотека с платным входом (три белорусских рубля, около ста российских рублей). Сюда вечерами ходят чеченцы, многие пьют пиво (Панасюк, впрочем, говорит, что таких всего десять мужчин из сотен беженцев), некоторые танцуют с девушками; иногда около ресторана случаются пьяные стычки с местными, которым не нравится, что в Брест «понаехали чеченцы». Некоторые беженцы, по словам Панасюка, находят здесь подруг — и потом, пока не поссорятся, ночуют у них.
Белоруссия — не самая либеральная страна в мире, но власти чеченцев не трогают. «Они особых проблем не создают, просто сидят тут и спят», — говорит начальник вокзала. Дежурящий на вокзале милиционер оказывается неожиданно разговорчивым. «Они сами решили свою судьбу — войны-то сейчас там нет, да и проблем. Мужчины-то их ходят по казино, по барам, так что деньги у них есть, хотя сидят тут такие бедные и несчастные, — излагает он свои представления о Чечне. — Я вот работаю по 12 часов, а позволить себе в барах бывать не могу. Детей жалко. Женщины и дети тут, а мужья снимают квартиры, гостиницы и спят нормально. Если на них посмотреть подольше, то вы узнали бы, какая у них культура. Я здесь 20 лет, и кто только не ехал за это время — одна и та же ситуация. Есть еще пешие переходы, но никто не хочет пешком».
По словам Панасюка, Белоруссии притеснять чеченцев невыгодно. «Они граждане России, начнется неразбериха, врубятся все правозащитные организации, и будет дичайший скандал, — поясняет правозащитник. — Беларусь не хочет поднимать этот вопрос, потому что тогда с ним надо что-то делать. Украинских беженцев втихую устроили в деревни работать, дома им дали. Тут были чеченцы с сильными политическими историями, которые подали заявление на убежище. Им сказали: „Заберите заявление, мы вам вид на жительство сделаем, регистрацию, дадим жилье“».
Путь беженцев в Европу лежит через Польшу, но оставаться там мало кто хочет. Однако ехать больше некуда: Украина, по словам правозащитника, людей с чеченской пропиской через границу не пропускает, а арабские страны выдают чеченцев обратно на раз-два. «В Белоруссии не так опасно, потому что кадыровцы не договорятся с федералами, чтобы они отправили сюда запрос, а сами кадыровцы не имеют полномочий отправить запрос», — говорит координатор Human Constanta.
Он, впрочем, уверен — как и сами беженцы, — что в Бресте есть и агенты нынешних чеченских властей. «Я однажды разговаривал с семьей, подошел человек, показал какую-то корочку и на ломаном русском сказал семье: „Вам здесь можно до 9 октября находиться, не проедете, когда вернетесь, мы вас убьем“ — и ушел, — вспоминает правозащитник. — Кадыровцы тут реально есть, они снимают нас на камеру, иногда провоцируют, подходят к семьям. Если идентифицировали семью, то могут заставить родственников в Чечне записать видео, как те отказываются от них. Такие случаи были. После того как Кадыров сказал, что тут алкоголики и наркоманы (видимо, имеется в виду поств инстаграме Рамзана Кадырова — прим. „Медузы“), приехали несколько парней, которые здесь напивались, творили треш, а милиция их отпускала, потому что у них корочки».
Все имена чеченцев в этом материале изменены, но даже анонимно разговаривать с журналистами о том, почему они уехали из Чечни, никто не хочет. Некоторых удается уговорить только Панасюку — правозащитник за три месяца в Бресте смог завоевать доверие беженцев. Он долго убеждает каждого собеседника, а потом приводит их по одному в вокзальный ресторан с высоким потолком, лепниной и помпезной люстрой, — и они начинают говорить.
Назира
Назира прожила на Брестском вокзале около трех месяцев, но к моменту публикации материала все-таки попала в Польшу. Эта фотография сделана 13 ноября 2016 года
Фото: Максим Сарычев для «Медузы»
Племянники моего мужа, им тогда было по 18–20 лет, были ваххабистами (Назира называет ваххабитов именно так — прим. «Медузы»). В 2005 году кто-то дал наводку, и их всех поубивали, [накрыли] в доме. После этого мужа долго мучили в ФСБ. Были постоянные угрозы, ночью заскакивали, забирали. От него требовали сказать, в какой группе были его племянники, кто был у них главный.
Он оружие [племянников] в подвале у нас хранил, это правда. Но они не нашли, мы его успели выкинуть. Он бывал там [в лесу], с ними ходил. Я не отрицаю это. Но не думаю, что он знал, кто главный.
Через полтора года после того, как ребят убили, убили и младшего брата мужа с женой. Кадыровцы взорвали машину ихнюю. Он тоже был исламист. Мать этих племянников теперь инвалид. Они бросили бомбу, дом взорвали, но она живая осталась. Ей за границей операцию сделали, она сейчас живет в Германии.
Один раз мужа ночью, в четыре часа, забрали, и месяца три-четыре мы его не могли вообще найти. Мы заявили в милицию, но на нас ноль внимания. Сказали, что в лес ушел, а заявление не приняли даже.
[Кадыровцы] начали нас постоянно мучить. Меня забирали тоже, спрашивали, где он бывал, когда уходил. Меня не пытали, но пугали. Я больше боялась за детей. Ночью, когда его не было, они несколько раз заскакивали в масках. Как они только дверь открывают? Я без понятия. Один раз, когда я одному дернула маску, он локтем ударил меня.
Однажды ночью мужа выкинули обратно во двор. Здоровье у него пострадало. Его же пытали постоянно. Током, иглами под ногти. Они же считают, что ваххабист не человек.
Честно, там невозможно жить. Просто это надо видеть [чтобы поверить]. Я присутствовала в ситуации, когда пытали молодого парня, младшего племянника. Они хотели, чтобы тот сказал, в какой [его братья] группе участвовали. Честно клянусь, издевались вообще — я не могу это сказать даже [как]… Это то, что у мусульман вообще нельзя, это унижение для мужчин… (Панасюк уточняет: «Ты имеешь в виду сексуальное насилие?» Назира кивает.) Это при мне и моем муже было. Они забрали как бы на допрос, а сами в лес увезли. Это вообще страшно было, вот правда. И, главное, это все они снимают [на телефон]. Закрывают свои лица и снимают.
Этот парень, когда его отпустили, сам себя убил. Не выдержал позора перед моим мужем, хотя у нас самоубийство самый большой грех. Парню 19 лет было.
Поезд из Тересполя возвращается в Брест вместе с беженцами, которых развернули польские пограничники. 13 ноября 2016 года
Фото: Максим Сарычев для «Медузы»
Потом начались анонимные звонки, что со мной такое же будет и с мужем. Три-четыре года была проблема. Потом муж умер от инфаркта, и [стало полегче] немного утихло. Пару раз, правда, заезжали. Старший брат уехал, сестры все уже несколько лет в Бельгии живут, потому что не давали покоя вообще.
Я сама девять лет ходила в хиджабе. Старший из племянников еще давно поехал учиться в арабские страны и вернулся другим человеком. Мой муж тоже изменился. Когда садишься, начинаешь с ними общаться, слушаешь, что они говорят, то как-то машинально уже надеваешь хиджаб. Но потом сняла его, потому что невозможно было уже ходить, потому что постоянно за тобой следят и требуют: «Сними, сними, сними».
Уехала [из Чечни], потому что боюсь. Честно сказать, в основном из-за детей. Дочка уже большая, а у нас же обычай мусульманский, что девушки выходят замуж в 12–13 лет. Конечно, сейчас уже не так, как раньше, но все равно это осталось. Она выглядит взрослее, и ее уже в 12 начали родственники со стороны мужа сватать. Скандалы у нас начались. Я хочу, чтобы она училась, я даже в 20 лет не хочу, чтобы она замуж вышла.
Недавно прислал сообщение один из тех, кто прошел [в Польшу] две недели назад. Он у себя в Чечне на участке начинал строить дом, и бульдозером разрушили все, как узнали, что он сюда приехал.
А еще было видео — семья не смогла проехать, вернулась домой, и там даже 11-летнего мальчика поставили и говорили ему, что петух. Над ребенком даже кадыровцы издевались. Или недавно 19 парней забрали, в том числе брата одной из тех, кто здесь ходит, и до сих пор ничего не известно. Родственникам тех, кто здесь находится и про кого узнали, газ и свет отключили, говорят. Кадыров же говорил, что не даст покоя всем, кто был в Белоруссии, кто хотел проехать. Они знают всё, кто чем дышит. Кадыровцы везде. Они и здесь есть.
У нас пять раз в день молятся, а есть — кто три раза молится. Их считают нелюдьми, ведь три раза молятся самые сильные ваххабисты. Работаешь если, то половину зарплаты получаешь, хотя расписываешься за всю. [После войны] за разрушенный дом ничего [от компенсации] людям не досталось. Два охранника идут с тобой в банк, берешь деньги, потом идешь в белый дом и отдаешь все эти деньги.
Люди молчат, потому что боятся. Тут есть парень, который не может детей иметь — так его пытали. Он был красивый парень, ему и тридцати лет нет, у него есть ребенок, но девочка, а больше детей иметь он не может.
Жить я [в Чечне] не хочу, пускай я и мусульманка. Мальчику десять лет, через два года вырастет, нормальной жизни там нет. Куда бы ты ни поехал, свой ислам ты всегда носишь в своем сердце, а жить так, чтоб мои дети мучились, я не хочу.
Мы приехали три месяца назад и вот застряли на вокзале, с деньгами проблемы. Проехать пробовала восемь раз, после шестой попытки у меня был микроинсульт, и все деньги ушли на больницу. Но хозяйка [квартиры] мне попалась хорошая. Дети жили это время у нее бесплатно, а сейчас она сказала, что на зиму, если не пройду, я могу прийти к ней. Хорошо, что наши братья за границей помогают. Если бы не они, то вообще не знаю, как бы мы жили. И без Славы [Панасюка] мы вообще никуда.
Мальчик из семьи беженцев играет в зале ожидания Брестского вокзала, 14 ноября 2016 года
Фото: Максим Сарычев для «Медузы»
Ибрагим
Можно не рассказывать, почему я уехал? Мне угрожает опасность, вот и приехал сюда… Мне пришла повестка, но я не пошел в отделение. Тогда ночью меня забрали, били током, избивали, голову в пакете держали. Десять дней я там был, говорили, чтобы я подписал документы и работал на них. Потом выпустили, и мы уехали сюда.
В первую и вторую войну я был ичкерийцем, потом меня амнистировали. Но потом — как что происходит [в Чечне], так меня избивают. Показывают фотографии и спрашивают, что это, где это, хотя я не знаю. Они хотели, чтобы я на них работал. Говорили, что если я соглашусь, подпишу контракт, то у меня будет 100 тысяч зарплата, дом, машина, везде зеленый свет.
Но если я стану кадыровцем, то мне надо будет людей обижать. Они же говорят, что делать надо, и если говорят, что надо убить человека, то надо убивать. А ведь если я что-то плохое сделаю, то моим детям будут мстить, даже если я погибну. Кровная месть.
Знаю, что некоторых отправляли на Украину и в Сирию, как только они подпишут контракт. Они по телевизору говорят, что у них добровольцы, стотысячная армия, но они избивают и насильно заставляют подписать контракт.
Вообще кто им попадется, тех и забирают. Вот идешь ты — а вот тебя уже нету. Некоторые люди исчезают. Тебе говорят, что в Сирию уехал или в горы ушел, а через два-три месяца его находят убитым, с отросшей за это время бородой. Недавно в Грозном кто-то что-то сделал, они к мечети пришли в пять утра и всех молодых забрали и допросили.
Им начальство говорит, что нужен результат, и им нет разницы [как его достичь]. Они могут оружие подбросить, наркотики. Лишь бы был результат.
В Чечне живешь нормально, если у тебя родственник — начальник, министр, глава администрации района. Тогда тебя не трогают, а если все-таки забирают, то они тебе помогают. А если тебе не к кому обратиться, то ты плохо живешь.
Читать далее:
https://meduza.io/feature/2016/12/06/kogda-vernetes-my-vas-ubiem
63 элементов 6,652 сек.