"Силы, движущие народами, остаются неизменными с тех пор, как существует писаная история. Эти силы определяют современную историю так же, как они определяли историю прошлого. Представить эти неизменные законы в
действии – вот цель автора исторического романа. Он хочет понять современность и поэтому ищет в истории не пепел, а пламя".
Мое поколение выросло на романах Фейхтвангера. В Советском Союзе его книги начали появляться в середине 50-х – после десятилетнего перерыва
на кампанию против "безродных космополитов" (к которым сгоряча причислили и Фейхтвангера).
И мы, тогдашние подростки, упивались "Испанской балладой", "Безобразной герцогиней", "Успехом", "Братьями Лаутензаками", "Иудейской войной"…
Что нас так очаровало в Фейхтвангере? Он был одним из первых доставшихся нам западных писателей 20-го века. До этого были только
произведения советских современников, где буржуазия – плохая, революционеры – хорошие, добро с кулаками. Фейхтвангер разрушал этот «джентльменский» набор.
Моим любимцем был Жак Тюверлен из "Успеха", считавший (в отличие от коммуниста Перкля), что "мир будет тихо и бесшумно переделан с помощью
разума". А моего друга потрясло описание сорокалетних любовников в романе "Братья Лаутензак". Такого не случалось у советских авторов.
Потом мы повзрослели, увлеклись другими книгами, и я забыла о Фейхтвангере…
пока недавно не прочла, что в 50-х, когда мы им зачитывались, он доживал свою жизнь в Америке – иммигрантом, узником роскошной калифорнийской виллы.
Немецкого гражданства его лишили нацисты, а в американском гражданстве отказали чиновники. Он боялся, что если выедет за пределы страны, его не
впустят обратно.
Лион Фейхтвангер – автор 17-ти всемирно известных романов – стал настоящим космополитом: он умер, не будучи гражданином никакой страны.
"Когда-нибудь наступит эпоха, когда человек сможет ступить в любую точку планеты и сказать: "Это – моя страна".
Эти строчки взяты из романа "Лисы в винограднике", который не только
посвящен американской тематике (американской революции 18 века), но и написан специально в дар Америке.
Отношения Фейхтвангера с Соединенными Штатами начались в ноябре 1932 г., с его лекционного тура. Об этом первом, резко оборвавшемся визите рассказывает сотрудник Мемориальной библиотеки Фейхтвангера в
Лос-Анджелесе, Мариа Шутце-Кобурн:
Мариа Штуце-Кобурн:
Лекционный тур не был успешным. Фейхтвангер был очень известным писателем уже с середины 20-х (с опубликования романов "Безобразная
герцогиня" и "Еврей Зюс"). В конце 20-х годов его кандидатура даже обсуждалась в качестве претендента на Нобелевскую премию. Но лектором
и оратором он был плохим. Дело портил и его сильный акцент. Словом, многие его американские почитатели были сильно разочарованы. Но одно
важное событие было – знакомство с Элеонорой Рузвельт, сыгравшее немалую роль в его судьбе. Фейхтвангер предвидел опасность усиления
нацистов. Еще в 1930-м г., в романе "Успех", он описал Гитлера в образе Руперта Кютцнера с его "истерическим возбуждением". Но все же он не ожидал того, что произошло 30 января 1933 года. Это невероятная удача, что в тот исторический момент Фейхтвангера не было в Германии.
30 января 1933 года Лион Фейхтвангер был в Вашингтоне – почетным гостем на обеде у немецкого посла Фридриха Вильгельма фон Притвиц унд Гаффрон. Утром следующего дня фон Притвиц разбудил Фейхтвангера телефонным
звонком и сообщил, что Гитлер назначен канцлером. Посол предупредил, что писателю ни в коем случае нельзя возвращаться в Германию: в
геббельсовском списке злейших врагов Рейха его фамилия стоит под №6. Сам посол уже подал в отставку.
Доктор Шутце, почему Фейхтвангер сразу не остался в Америке?
Мариа Штуце-Кобурн:
Этот вариант даже не обсуждался. Они с женой были такими европейцами…
Кроме того, на юге Франции собрались все их друзья и коллеги: Верфели, Генрих Манн, сын Томаса Манна и множество других берлинских
интеллектуалов. Недаром Фейхтвангер позже писал, что в 1930 г.
"Берлин был населен будущими ссыльными". Манны, Метерлинк, Ремарк – все бежали,
даже те, кого не лишили гражданства и не конфисковали имущество, как у Фейхтвангера. Они любили юг Франции и надеялись там переждать нацизм (Фейхтвангеры – в городке Санари-Сюр-Мэр). Они не могли вообразить, что будет война, которая охватит весь материк и окажется такой долгой.
Война началась 1 сент. 1939 г., когда Фейхтвангер дописывал последнюю часть трилогии "Иосиф Флавий". Он был арестован в конце 39-го
французскими властями – как немец, представитель враждебной страны – и вместе с другими немцами посажен в лагерь "Ле Милль". События во Франции
развивались быстро, и в течение нескольких месяцев Фейхтвангер был сначала выпущен из лагеря, а потом (летом 1940 г.) снова арестован –
уже не как немец, а как еврей. В этот раз его увезли под Марсель. Новый лагерь – "Сэнт Николас" –
охранялся французами. Кто посмелее, бежал из него. Остальных после прихода немцев отправили в Освенцим.
Мариа Штуце-Кобурн:
Я думаю, жена Фейхтвангера Марта была самым удивительным человеком. Когда Фейхтвангера отправили в лагерь, она написала десятки писем всем знаменитым и влиятельным людям, которых она знала в Европе и в Америке (включая Элеонору Рузвельт). А потом помчалась в Марсель, в американский консулат.
В консулате Марта попросила вызвать заместителя консула Майлса Стэндиша, солгав, что она его приятельница. К счастью, молодой дипломат знал имя Фейхтвангера и поэтому вышел к Марте и отвел ее к заведующему отдела виз и паспортов Хираму Бингаму. Подробность этого эпизода – из рассказа Марты Фейхтвангер:
"Американцы не выносят женских слез. Когда я расплакалась, Бингам тут же предложил мне остановится в его доме и обсудить ситуацию".
Марта передала дипломатам рассказ жены другого арестанта – о том, что заключенных из Сэнт Николаса водят днем на реку мыться, и это единственное место, где к ним можно близко подойти. Дальше рассказывает биограф и
друг писателя Гарольд фон Хофе – в статье "Романист Лион Фейхтвангер":
"Стэндиш вызвался сделать попытку освобождения. Он приехал к реке на машине с водителем-профессионалом. Фейхтвангер мылся, раздевшись до трусов. Подойдя к колючей проволоке, не очень надежно ограждавшей
место купанья, Стэндиш показал писателю записку жены: "Ничего не говори, ни о чем не спрашивай, просто выполняй!". По знаку Стэндиша голый Фейхтвангер прыгнул в машину, и водитель нажал на газ. На заднем сиденье молодой дипломат помог беглецу надеть дамское пальто, платок и
очки. Когда французская полиция остановила американскую машину, Стэндиш предъявил
документы и, указав на Фейхтвангера, сказал, что это его тёща".
В 1939-40-м годах в Европе оказалось в ловушке столько беглых интеллектуалов, что Рузвельт дал указания посольствам тайно способствовать их спасению. Были созданы и спецгруппы: "Чрезвычайный комитет спасения" под руководством журналиста Вэриана Фрая и группа
добровольцев-квакеров – членов церкви Unitarian Church .
Все эти люди действовали без всякой помощи официальных дипломатических учреждений,
которые настойчиво и часто убежденно соблюдали формальную политику нейтралитета,
декларированную Конгрессом. Спасение Фейхтвангера было бы вызовом Третьему Рэйху.
Дело решило письмо Марты к Элеоноре Рузвельт, вслед за которым Бингам послал первой леди фотографию, кем-то подкинутую в консулат:
Фейхтвангер за колючей проволокой. Рузвельты, по своим неофициальным каналам, дали указание срочно выписать чете Фейхтвангеров въездные
визы, причем самому писателю – не на его имя.
Читаем у Хофе: "Неожиданно в Марселе появился священник Уайтстил Шарп и, явно нервничая, сказал Фейхтвангеру: "Мы с женой приехали, чтобы помочь вам бежать из Франции". Бингам приготовил фальшивый паспорт не на имя писателя, а на
его псевдоним – Лион Вэтчик. "Странный псевдоним, – удивился Бингам. –По-английски звучит как "Мокрая щёка" "Это перевод на английский моей фамилии, – сказал Фэйхтвангер, – "фэйхт" – влажный, "вангер" – щека. Мокрощёков".
Исход начался ночью, из отеля, имеющего прямой выход на вокзал, с которого уходили поезда к подножию Пиренеев".
Миссис Шарп все время обгоняла беглецов, чтобы подготовить очередной этап пути. Поэтому Пиренеи они переходили втроем. Таможня на испанской
границе была реальной опасностью: документы мужчин не вызывали подозрений, но фамилию Марты могли узнать. Однако умная Марта подала
таможенникам одновременно свой паспорт и блок хороших сигарет, сказав, что не хочет за них платить, нельзя ли их оставить на таможне? Внимание к сигаретам явно пересилило внимание к паспорту, и Марту пропустили.
В Барселоне они оказались на мели. Шарп нашел американский консулат и сумел достать там денег на билеты: всем – третьего класса, а Фейхтвангеру –
первого, потому что там небрежнее проверяли документы. Шарп снабдил писателя чемоданчиком Красного креста. В коридоре с Фейхтвангером
завязал разговор ехавший в том же вагоне офицер СС. Они по-английски обменялись любезностями в адрес Красного креста: офицер – с прусским
акцентом, Фейхтвангер – с баварским.
Мариа Штуце-Кобурн:
"Там было много сложностей. На вокзале в Лиссабоне к Марте подошел журналист и спросил, правда ли, что в поезде едет Фейхтвангер? Но
кроткий Шарп схватил его за грудки и зашептал: "Заткнись! Твоя глупость может стоить кому-нибудь жизни". Супруги сняли комнату в отеле, но миссис Шарп привела священника Чарльза Джоя, который сказал, что Фейхтвангеру надо уехать сегодня, потому что нацисты начали в городе облавы на беженцев из Германии.
Из Лиссабона рвались толпы беглецов, билеты на пароход были давно распроданы. И тогда миссис Шарп уступила свой билет Фейхтвангеру".
Марта и миссис Шарп вырвались из Лиссабона только через две недели. 5 октября 1940 г на пристани в Нью Йорке Фейхтвангера ждала толпа
репортеров. В утренних газетах появились их отчеты: "Можно сказать с математической точностью, что в этой войне Германия будет разбита, – говорит немецкий писатель". Но в ФБР, в "Деле" писателя появилась запись: "Фейхтвангер пользуется любым случаем для злобных нападок на режим нацистов". И дальше –странное обвинение: "of premature antifascism" –
в преждевременном антифашизме". Осенью 1940 года американские политики все еще считали нужным дать Гитлеру шанс.
Окруженная садом вилла "Аврора" расположена на холме с видом на океан в одном из красивейших мест Южной Калифорнии – Pacific Palisade. Там
прожил Фейхтвангер последние 16 лет своей жизни и написал почти все лучшие свои вещи: "Братья Лаутензак", "Лисы в винограднике", "Гойа,
или Тяжкий путь познания", "Мудрость чудака", "Испанская баллада"…
Мариа Штуце-Кобурн:
Фейхтвангер был невероятно светским человеком. В нашем архиве хранится масса приглашений на разного рода приемы и вечеринки. На вилле Аврора чаще всего собирались немецкие литераторы, которым он читал отрывки из
новых романов: в 42-м – из "Братьев Лаутензак", в 47-м – из "Лис в винограднике", в 51-м из "Гойи"… Он очень прислушивался к коллегам –
особенно к советам своего ближайшего друга Генриха Манна. Другими частыми гостями были американцы из Голливуда: Чаплины, Чарльз Лавтон
(который устраивал там шекспировские чтения), Джон Хьюстон. В доме всегда кто-то жил, кого-то угощали, Марта пекла свои знаменитые
яблочные штрудели. Для Фейхтвангера общение с людьми было, бесспорно, частью писательства. Он строжайше соблюдал ежедневное жёсткое
расписание работы, он никуда не ездил, и гости были его главной творческой стимуляцией.
До 45-го года это всё был, конечно, "пир во время чумы". В Европе гибли родные, друзья, оттуда доходили страшные вести, страшные слухи…
В Калифорнии для немцев был введен комендантский час, что было объяснимо, но все равно унизительно. С окончанием войны все, было,
вздохнули свободно, но тут для немцев-иммигрантов в Америке начались новые странные
неприятности: энтузиасты из Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности всех иммигрантов-антифашистов взяли под подозрение.
По их понятиям до войны антифашистами могли быть только прокоммунисты.
Мариа Штуце-Кобурн:
Да, они предполагали, что Фейхтвангер коммунист, хотя он много раз в беседах с представителями ФБР объяснял, что его еще можно назвать
социалистом, но никак не коммунистом.
Однако его связи с Советским Союзом, московские гонорары, а, главное, его книга "Москва 1937" оставляли подозрение в силе. Ведь, в 1937
году, в разгар террора, в скованной страхом стране он написал такие строки: "У кого есть глаза, умеющие видеть, и уши, умеющие отличать искренность от фальши, тот должен
чувствовать, что русские люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы". Конечно, причиной
его слепоты была политическая наивность, а не партийная принадлежность. Но в период маккартизма к нему относились как к "пятой
колонне". Ни ФБР, ни чиновники не понимали, что Фейхтвангер не мог принадлежать ни к какой политической группе. Его видение мира было
особым историческим, оно не вписывалось ни в какие готовые системы. Он везде был аутсайдером.
Атмосфера маккартизма, с его "охотой на ведьм" и бессмысленной формулой "преждевременного антифашизма", была такой гнетущей, такой
неожиданной для Америки, что немцы побежали: антикоммунист Томас Манн – в Швейцарию, коммунист Брехт – в ГДР (туда рвался и Генрих Манн, но его остановила смерть).
Фейхтвангер год за годом подавал прошения о предоставлении ему гражданства, и год за годом получал отказ. Последнее он подал в декабре 58-го – за неделю до смерти. И гражданство было ему даровано – на следующий день после смерти, 22 декабря 1958 г. История напоминает конец трилогии Фейхтвангера "Иосиф Флавий":
"Римские власти всполошились не на шутку, ведь, речь шла о человеке, которого знали в Риме и при дворе… Но нелегко отыскать пропавшего на
земле, которую посетила война… Пришлось признать его исчезнувшим без вести. И тогда
все согласились, что единственный памятник, который суждено иметь Иосифу – это его труды".
—————————— ——————–
Л.Фейхтвангер
Уже будучи в Америке Лион Фейхтвангер давал откровенное интервью о себе.
И журналист спросил его:
– Вы великий немецкий писатель, представитель плеяды наиболее талантливых европейских писателей, но все чаще и чаще Вы начинаете
писать не об общечеловеческих темах, близких каждому читателю, а об узкой, еврейской теме.
Почему это так? Вы ведь не местечковый еврейский писатель, рожденный в Черте Оседлости. Вы не Шолом Алейхем, описывавший местечковую жизнь…
Фейхтвангер горько усмехнулся. Ком встал у него в горле. Он не мог говорить. Лишь через минуту он ответил:
– Начну с того, что я не немецкий писатель, а еврейский писатель, пишущий, к великому сожалению для себя, на немецком языке… Я бы
многое отдал чтобы писать на иврите, но иврита я не знаю так, чтобы писать на нем. Действительно в начале мы все пытаемся быть интернационалистами,
мультикультуристами и людьми нового века и новых идей.. Но потом дым заблуждений рассеивается, и ты остаешься тем, кто ты есть, а не тем, кем ты пытался стать. Да, я пытался быть немецким и
европейским писателем, но мне не дали им стать, а сегодня, я уже не хочу им быть…
Рано или поздно тебе говорят: не лезь не в свое. И тогда я иду туда где мое. И пишу о моем. Так спокойнее. Так лучше. Для всех. И это происходит далеко не всегда потому, что я или кто-то другой этого хотел. Нет. Просто так распoряжается
жизнь… И наши соседи… Немцы, австрийцы, французы, венгры, поляки… Они не хотят чтобы мы лезли в их жизнь и в их культуру…
Поэтому куда спокойнее писать о древней Иудее, или об испанcких морранах, или о моих собратьях в Германии… Рано или поздно, если ты сам не вернешься в свой дом, то тебе нaпомнят кто ты и вернут тебя в него те, кого ты совсем недавно считал своими братьями…
