Долгое время именно в Москву со всех концов Российской империи ехали искать жен. Зимой проходили знаменитые балы, на которых родители подыскивали партию повыгоднее для своих дочерей. Московские барышни славились красотой, были белы да румяны, добры нравом и скромны в поведении. По крайней мере, это можно было понять, изучая историю Древней Москвы, где свадьбы играли традиционно широко, а свадебные церемонии были прописаны до мелочей и соблюдались неукоснительно веками…
В Москве сложились уникальные традиции – смотрины царских невест, на которых великие князья и цари выбирали жену. Сюда привозили сотни красавиц со всех концов страны. Шанс стать «первой леди» мог выпасть любой девушке из дворянской семьи, главное, чтобы она отличалась красотой и отменным здоровьем. И, разумеется, понравилась царю.
Так, великий князь Василий III Иванович (1479–1533) женился на дворянке Соломонии Юрьевне Сабуровой (1490–1542), царь Михаил Федорович Романов (1596–1645) – на Евдокии Лукьяновне Стрешневой (1608–1645), царь Алексей Михайлович Романов (1629–1676) – на Наталье Кирилловне Нарышкиной (1651–1694). Все эти царицы происходили из незнатных и небогатых дворянских семейств.
Было и время, когда Москва действительно стала настоящей ярмаркой невест не только для царственных особ. Сюда семьи привозили девушек со всех концов Российской империи и слетались женихи из тех мест, где невест не хватало. Виной тому были конечно же большие исторические события, которые повлекли за собой и эти интересные последствия матримониального характера.
Столица отставников
Когда первый российский император Петр I (1672–1725) перенес столицу в начале XVIII века в Санкт-Петербург, желающих селиться там было крайне мало. Город строился на болотах, подвоз продовольствия и прочих товаров часто был затруднен, зато болезни приходили без всяких препятствий. Считалось, что климат в Петербурге вреден для здоровья: чахоткой, то есть туберкулезом, тут заболевали много больше, чем в Москве.
В петровские времена еще шла Северная война со Швецией (1700–1721), так что шанс стать участниками военных действий был и у гражданского населения. Поэтому в Петербург ехали в основном те, кто стремился сделать карьеру, и те, кому царь приказал. Заселение города шло небыстро и с одной демографической особенностью – численность женщин в населении Санкт-Петербурга долго была намного меньше количества мужчин.
Поскольку главные административные и военные учреждения империи находились в Санкт-Петербурге, служба заставляла многих подданных находиться в столице, но не все даже привозили семьи. Вплоть до 1860-х годов в Петербурге мужское и женское население имело порой соотношение 70:30. В Москве же была обратная ситуация.
Анжело Тозелли. Панорама Санкт-Петербурга 1820 года.
Постепенно сложился обычай для служивых Санкт-Петербурга – ездить в Москву жениться. В Москве-то как раз девушек на выданье было много больше, чем мужчин подходящего возраста, да и в сезон привозили сюда дочерей многие дворянские семьи из провинции. Так постепенно и сложилась ярмарка невест или, как называли в старину, «ярманка».
К тому же, в отличие от чопорного Петербурга, Москва была настоящим русским городом – хлебосольным, неспешным и обстоятельным. Здесь селились вышедшие в отставку вельможи, сюда ехали за спокойной здоровой жизнью по русскому образцу многие просто состоятельные отставники, зная, что найдут в Москве и достойный круг общения, и милые сердцу старинные обычаи в быту и еде, которые в Северной столице считались старомодными.
После того как недолго правивший император Петр III (1728–1762) в 1762 году подписал Манифест о вольности дворянства, позволявший дворянам подавать в отставку без выслуги лет, а то и вовсе не служить, все те, кто желал жить на широкую ногу, не обременяя себя карьерой, дружно избрали Москву наилучшим городом.
В Петербурге дома стояли в ряд, в Москве чуть ли не при каждом особнячке был свой садик, а московские вельможи вообще не мыслили дом без парка. И все это было открыто – для своих и чужих, достаточно было хоть как-то представиться хозяину дома и выглядеть прилично. Здесь как родных принимали троюродных внучатых племянников и знакомых дальних родственников. Жаловали и провинциальную родню, приезжавшую как раз на «ярманку невест».
Останавливались провинциалы чаще всего у родственников, поскольку в Москве было принято признавать самое отдаленное родство. Появилась даже поговорка: «В Москве всяк Сухаревой башне троюродный подсвечник». У вельмож вообще было принято держать «открытый стол», когда гости собирались в определенное время без особых приглашений, и каждому без лишних церемоний находилось место. Случалось, что у гостеприимного хозяина обедали и совсем незнакомые люди.
Ж.Делабарт. Дом Пашкова на Моховой улице, начало XIX в.
Московские праздники, которые устраивали в своих парках и имениях баснословно богатые и щедрые отставные вельможи екатерининских времен, славились на всю империю.
Графы Петр Борисович Шереметев (1713–1788) и Алексей Григорьевич Орлов (1737–1808) стали просто всероссийскими легендами благодаря торжествам с театральными представлениями, роговыми оркестрами, водными феериями и вкуснейшими деликатесами…
Пускали на эти праздники всех желающих, кормили, поили и развлекали – при условии, чтобы гости вели себя достойно и были одеты в чистое городское платье. Только одних крепостных театров в Москве конца XVIII века было 22!
В такой атмосфере вольготности и праздника выбирать себе суженую было весьма и весьма приятно. Эту идиллию нарушила Отечественная война 1812 года.
Губернатор Москвы граф Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826) писал: «Войны… нарушили старинные привычки и ввели новые обычаи… Важных бояр, подобных Долгоруким, Голицыным, Волконским, Еропкиным, Паниным, Орловым, Чернышевым, Шереметевым, больше уже не было. С ними исчез и тот вельможный быт, который они сохраняли с начала царствования Екатерины». Однако обычай ездить в Москву жениться не прекратила даже война.
Московские балы – ярмарки невест шли в Благородном собрании, Университетском пансионе и многих домах. Молодые люди успевали посетить за вечер несколько балов, присматриваясь к девицам.
Как пишет Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург»: «Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками». Были балы, которые гремели на весь город. Например, у Кологривовых на Тверском бульваре. О Прасковье Юрьевне Кологривовой написано у Грибоедова. Молчалин говорит:
«Балы даёт нельзя богаче,
От Рождества и до поста».
Существовал строгий бальный этикет. Танцевать с одной девушкой, даже если она вам очень понравилась, больше трёх раз считалось неприличным. Иначе юноше или мужчине, как честному человеку, пришлось бы жениться на ней.
Московские ярмарки невест были очень волнительны для родителей – решалась судьба не только дочери, но и всей семьи (если удастся заключить выгодный брачный союз). Матушки воспринимали каждого танцовщика как потенциального жениха. Поэтому на балах всегда сопровождали девушек и очень внимательно следили, с кем дочь танцевала, не тянется ли за молодым человеком шлейф скандалов, из какой семьи, можно ли рассчитывать на шикарную партию.
Слово «танцор» тогда было по сути синонимом слова «жених». Мы и сейчас используем в речи слова «вытанцовывается», если всё отлично, или «не вытанцовывается», если что-то не сложилось. На балу можно было «вытанцевать» себе хорошую партию. Поэтому обучению танцам уделялось большое внимание.
Для того чтобы ребёнок ставил ноги в правильную позицию, использовались варварские методы. Ногу зажимали деревянными станками-тисками и потом выкручивали, чтобы поставить в правильную позицию. Иногда до тех пор, пока не раздавался хруст – кость ломалась…
Знаменитый танцмейстер Пётр Андреевич Йогель устраивал детские балы. Туда приходили взрослые мужчины, чтобы посмотреть на 14-15-летних девочек, которые вскоре выйдут в свет.
А вот что писал Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837) в «Путешествии из Москвы в Петербург» (1835):
«Некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга.
Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками…
Но куда девалась эта шумная, праздная, беззаботная жизнь? Куда девались балы, пиры, чудаки и проказники – все исчезло: остались одни невесты… московские улицы, благодаря 1812 году, моложе московских красавиц, все еще цветущих розами!»
Александр Сергеевич и оставил нам навсегда определение Москвы, куда съезжаются женихи и невесты.
В седьмой главе «Евгения Онегина» решается судьба Татьяны Лариной: родные собираются ее отвезти «в Москву, на ярманку невест».
Кстати, через некоторое время после Отечественной войны 1812 года возродился и обычай дворянского хлебосольства, правда, не с тем уже размахом. Но и в середине 1840(х годов в своем доме возле Страстного монастыря один из последних богатых московских хлебосолов – Сергей Александрович Римский Корсаков (1798–1883) держал «открытый стол» и щедро принимал гостей…
«Ограждение юных умов»
«Цветущих розами» московских красавиц было принято оберегать «шипами» из множества условностей и правил, соблюдать которые полагалось неукоснительно.
Князь Валерьян Михайлович Голицын (1803–1859) писал: «Такое ограждение юных умов доходило до того, что когда девица отправлялась к своей подруге, то при ней неотлучно должна была находиться гувернантка, присутствовавшая при беседе юных подруг, дабы в ней не проскользнуло что-нибудь нескромное».
Замазывали даже «предосудительные места» в «Евгении Онегине», дабы не потревожить пресловутую девичью скромность. Ведь барышню, замеченную в смелых мыслях, могли и не взять замуж.
Хотя во всем этом была изрядная доля лицемерия – ведь в большинстве дворянских семейств девушек неплохо образовывали, а кто ж уследит, что она там по ночам читает, тайком взяв книжку из большой семейной библиотеки? Может, и Вольтера, а может, французские либо английские романы или даже (страшно сказать!) «Евгения Онегина» с незамазанными страницами!
Кстати, образованность московских дворянок в конце XVIII–начале XIX века была на слуху и за границей. Так, гостившие у княгини Екатерины Романовны Воронцовой Дашковой (1743–1810) англичанки – сестры Марта и Кэтрин Вильмот – оставили известные мемуары «Письма из России», в которых писали, что в Москве не редкость, когда девушки владеют тремя-четырьмя иностранными языками. В «хороших семьях» принято было либо отдавать девочку в благородный пансион, либо препоручать гувернанткам и домашним учителям.
На то, чтобы выучить дочь иностранным языкам, танцам, игре на музыкальных инструментах, рисованию и хотя бы началам математики, истории, географии и литературы, часто не скупились и небогатые семьи – ведь если девушка произведет хорошее впечатление и составит выгодную партию, все расходы окупятся.
«Ярманка невест» давала хорошие барыши и продавцам модных товаров, которыми славился, по выражению Александра Сергеевича Грибоедова (1795–1829), «Кузнецкий мост и вечные французы!»
Хотя романтические настроения у московских барышень и их кузин(провинциалок долго были в моде, истории вроде брака родителей Татьяны Лариной оказывались типичными. Сначала пылкая девушка (мама Тани) была влюблена в некоего «Грандисона», которого она отождествляла с персонажем одноименного романа английского писателя Сэмюэля Ричардсона (1689–1761), и, как нам сообщает Пушкин: «Сей Грандисон был славный франт, игрок и гвардии сержант».
А вышла начитавшаяся романов Ричардсона девушка за обыкновенного помещика, удостоенного в «Евгении Онегине» такой эпитафии: «Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и бригадир…» И мать Татьяны смирилась, полюбив простую сельскую жизнь: «привыкла и довольна стала».
Так что тайны, которыми делились юные девицы тайком от маменек и гувернанток, часто оставались только романтическими воспоминаниями, а под венец девушка шла с тем, кого родители сочли подходящим мужем.
Алиса Бецкая
